19 лет

И вот на воле снова лютый голод – прожил половину жизни, а сытым никогда не был, а сдетства так верилось, что революция принесла сплошное счастье, волю, достаток и равенство, что трудности вот-вот минуют, колхозы завалят страну хлебом и всем к хлебу, будет всё, чего душа пожелает. Верили, туже затягивали пояса, что-бы завтра жить счастливо и весело, голодные вдохновенно пели “Наш паровоз, вперёд лети, в коммуне остановка, иного нет у нас пути – в руках у нас винтовка”.

Верно, винтовка была везде и всегда. А как завзято мы маршировали, как на демонстрациях драли глотки: “Широка страна моя родная” И верили, верили фанатично, что до счастья рукой подать. Какие возвышенные речи слушали и повторяли сами, сколько в них было обещаний, надежд, веры в светлое буущее. А где оно? Конечно, кто то счаслив за счёт несчастных голодных и голых горемык и посиневших на карточных пайках рабочих. И конца не видно. Аж самому страшно от таких крамольных мыслей. Если б, сохрани боже, кто подглядел или услышал, что крутится в моей изболевшей голове, бала бы неминуемая “вышка”.

И снова возвращаюсь к действительности: что буду делать завтра в своём классе? Может сдать учебники, всё рассказать директору и распрощаться навсегда. Нет, это малодушие. Я же не один. Где то Аля с дочушкой ждут, когда позову к себе, когда заживём семьёю. Я их обнадёживаю в письмах, хоть и не очень верю, что когда-нибудь выбьюсь из нищеты и нужды.

Измученный мыслями, воспоминаниями и сомнениями, согревшись под поддёвкой, провалился в тревожный сон. Все мои сны тревожные с каким то мучительным бредом. Сколько проспал, не знаю, - утро или ещё ночь. За стеной слышен храп и тиканье ходиков. Потихоньку пройти за перегородку, чиркнуть спичку, посмотреть, сколько времени не отважился. Лежал и слушал, как в дежку капает дождевая вода, шуршит по кровле веточка, совсем близко прогудел паровоз и с грохотом покатился поезд. Полежал и снова провалился в сон.

II

Никто и подумать не мог, как колотилось сердце по дороге в школу. Казалось, иду на погибель, на провал и срам, ещё шаг - и полечу в бездну. Я знал, что надо иметь план урока, а как его писать? Шёл без плана, думал, если спросит завуч, оправдаюсь - надо узнать, что прошли, на чём остановились. Ученики с откровенным любопытством смотрели на меня. Остальные учителя были местные, дети знали их жён, детей и всех родных, вместе с ними штурмовали около пивзавода раздатчика браги, некоторых иногда встречали на подпитии, встречались в бане. А тут явился неизвестно откуда какой-то новый учитель, и одет не по местному, молодой, поджарый, а лоб уже лезет на затылок. Я видел, как меня беззастенчиво рассматривают взрослые и дети, думалось, что видимо, знают мою «родословную».

Прозвенел звонок, что–то вздрогнуло внутри, встал и пошёл, как на казнь, в бывший поповский дом. Там и был мой десятый класс. Только вошёл на крыльцо, кто-то крикнул: «Идёт, идёт!» - и в класс побежали взрослые парни и девушки. Хлопая крышками парт, встали все двенадцать человек. Были и знакомые, что вербовали меня в министерстве и обещали наилучшие условия.

Спросил, на чём они остановились с предыдущим учителем. И вдруг радость – начали знакомиться с творчеством Блока. Это же мой любимый поэт, в институте отлично защитил дипломную работу по его творчеству, помню многие стихи и интересные факты из жизни поэта, когда то перечитал стопки мемуаров и исследований его творчества. Успокоился и повеселел. Минуту подумал, неожиданно для учеников прочитал «Гамаюн», прошёл по классу и начал рассказывать про литературную жизнь Петербурга в начале столетия, про салон Гиппиус и Мережковского, про «башню» Вячеслава Иванова, про символистов и юного автора «Стихов о Прекрасной даме». Так увлёкся, что только в конце опомнился, - большинство этих имён давно вычеркнуто из истории литературы, будто бы их никогда и не было. И охватил страх, что за такую лекцию можно сразу загреметь в одиночку. Как меня так занесло? Хотел, дурак, показать эрудицию. И начал тактично выправлять линию, пояснял, что окружение юного Блока было враждебным идеям революции, что многие изменили родине и сбежали за границу, а Блок написал «Двенадцать» и был верен её идеям до конца. В заключение прочёл «Фабрику» и «Сытые». Будто оправдался. Ученики слушали внимательно и как–то особенно посматривали на меня. Некоторые девчата еле помещались за партами, хлопцы с наметившимися усиками говорили ломкими басками. В конце урока ученики назвали свои фамилии. На следующий день я знал всех в лицо и не переспрашивал, как кого зовут.