19 лет

Постепенно я вошёл во вкус педагогической работы: многое вспомнил, читал всё, что можно было достать. Нередко хорошо подготовленные уроки превращались во вдохновенные лекции и читки программных произведений – на класс была одна или две хрестоматии. Ламп и керосина в школе не хватало, потому устные предметы ставили в расписание последними и часто уроки проходили в полной темноте. Стоя у окна я читал девятиклассникам драму Островского «Гроза». Когда-то в лагерном спектакле играл роль Бориса и почти весь текст знал наизусть, реплики и монологи, не заглядывая в учебник, не проговаривал, а проигрывал, как когда-то на сцене. В тёмном классе стояла мёртвая тишина. Не успел закончить монолог Катерины, как послышался плач: несколько учениц, почти её ровесниц, заливались слезами. Я растерялся, а в душе порадовался, что слово тронуло добрые и чистые сердца.

Ученики задавали мне множество вопросов, охотно писали сочинения на целую тетрадку, литература всё больше и больше увлекала учеников, увлёкся и я, поверив, что на что-то ещё способен. И уроки языка старался проводить интересно, отыскивал для разбора остроумные и точные афоризмы, присказки и крылатые выражения. Ученики охотно их записывали в свои словарики.

С учителями сходился медленно и осторожно, боясь расспросов и разговоров про политику, недостатки и сложности жизни. Тогда всё было ясно и понятно – читай передовицу «Правды» и никогда не ошибёшься. Ближе мне был опытный ботаник, влюблённый в литературу, смелый и справедливый Иван Васильевич Могилевец. Он потерял ногу под Ростовом, в ереванском госпитале влюбился в молоденькую армяночку, что так бережно бинтовала его куксу. Выписался и привёз в родительскую хату к брату Тимохе молоденькую черноглазую Валю. Иван Васильевич грешил стихами. Иногда показывал мне. Я сдержанно поддерживал его увлечение, чтоб не обижать хорошего человека, - пусть, думал, лучше пишет стихи, чем спивается, как многие послевоенные калеки.

Интуиция подсказала, что у нас общая судьба, и это связало нас с Григорием Антоновичем Мазовецким. Преподавал он химию, физику, основы дарвинизма, мог заменить любого предметника, хорошо знал немецкий язык, метематику, всемирную литературу. Это был редкий в наше время настоящий интеллигент, чудом уцелевший в копях заполярного Норильска. Когда–то он окончил сельскохозяйственную академию, потом металлургический институт, работал на крупнейших заводах и в Наркомате чёрной металлургии, десять лет отбыл на Таймыре. Освободился, но жить с семьёю в подмосковном Крылатском не позволили с таким же волчьим билетом, как у меня. Приехал на родину и поселился в хатке на курьих ножках у младшей сестры. И ему дали работу в школе, не из милости, не от доверия, а только потому, что ни одна школа не была укомплектована. Мы понимали, что держат нас временно до нового пополнения скороспелыми выпускниками.

Григорий Антонович был настоящей ходячей энциклопедией: математик шёл к нему с “упрямой” задачей, “немка” с непонятным словом, физик с теорией относительности. Объяснял он доходчиво, просто и весело, никогда не подчёркивая своего преимущества и образованности. Нам с Григорием Антоновичем было что вспомнить, сравнить, подумать про наше неопределённое будущее, - знали, как только начнётся новая волна бдительности и борьбы, снова придётся сушить сухари.

Мне, наказанному “за национализм”, разрешили преподавать только русский язык и литературу. Приехал я из России, Старался говорить без белорусского акцента и учеников поправлял, когда они акали, гэкали, и дзэкали. В учительской иногда раскрывал “Звязду”, встречал знакомые фамилии бывших товарищей по литературе и журналистике и дивился, что три-четыре из них не захлебнулись в кровавом пекле. Некоторые учителя спрашивали, понимаю ли по-белорусски, я шутил, что овладеваю языком.

Несколько раз мои уроки посещал завуч Дмитрий Васильевич Пигулевский. Был он не очень сильным математиком и, видимо, не лучший заочник в свои сорок лет. Сначала я боялся его посещений, ждал разносных разборов, особенно уроков языка. А он ограничивался мелкими замечаниями – “затянулась проверка домашнего задания, на закрепление нового материала надо было вызвать слабых учеников”. Однажды сказал, что не всё понимает на моих уроках. Сложно объясняю и употребляю слова, которых нет в учебнике.

Действительно, временами забывал, что мои ученики несколько лет не держали книги в руках, мало читают и теперь, после школы у каждого хватает работы дома: отцы многих не вернулись с войны, а некоторых за то, что во время оккупации работали на пивоварне, смолокурне и тянули лямку на железной дороге, что бы как-то прокормиться, “за пособничество фашистам” забрали на десять и на пятнадцать лет на смену нам с Григорием Антоновичем.