1632-vtrehub

Более тяжёлым полевым орудием была двенадцатифунтовка. Густав II Адольф, основываясь на опыте польской кампании, радикально упростил материальную часть своей артиллерии. С собой в Германию он взял лишь три типа орудий – лёгкие и тяжелые полевые, а также двад-цатичетырёхфунтовые осадные. Он отказался от 48-фунтовых пушек, обычно применявшихся для разрушения укреплений.

Трёхфунтовки открыли огонь уже через несколько минут. Двенадцатифунтовые орудия вско-ре последовали за ними. К тому времени, как пехота Тилли приблизилась к позиции против-ника,  она оказалась под сильным огнём артиллерии шведов.

Понимая, что битва вошла в решающую стадию, Торстенссон распорядился увеличить скорострельность до предела.

«Я хочу выстрел в шесть минут!» - ревел он, носясь за рядами своих орудий. - «И не дольше!» Казалось, переполненный энергией, о исполняет некий танец со своей шляпой. «И я велю пове-сить расчёт, который не сможет это обеспечить!»

Его люди посмеивались. Торстенссон на поле битвы частенько грозил людям кровавой расправой. Но никогда не приводил свои угрозы в исполнение. Да и нужды в этом не было. Его люди уже вошли в ритм и достигли скорострельности «раз-в-шесть-минут», считавшейся максимально возможной в ту эпоху.

Они, разумеется, не могли поддерживать её бесконечно, и проблема была вовсе не в них, а в самих орудиях. К тому моменту пушки вели огонь уже на протяжении трёх часов. Каждая из них сделала почти тридцать выстрелов. Еще десяток при той же скорострельности и стволы накалятся до такой степени, что огонь придётся прекратить. Причём как минимум на час, чтобы дать им остыть до температуры, при которой можно будет продолжить стрельбу.

«Пусть чертовы хреновины хоть разорвутся!» - заорал Торстенссон, тыча шляпой в сторону колонн Тилли. «Хочу, чтоб они рассыпались! Слышите, развалились на куски!»

Улыбки исчезли с лиц пушкарей. Было заметно, что он это в серьёз. Если понадобится, он прикажет палить из перегретых орудий на грани разрыва. И они в поту продолжали поддер-живать ритм. Будь, что будет. Если расчёт погибнет из-за разрыва ствола, значит так тому и быть. И тогда Торстенссон сам возьмёт в руки банник.

Ядра понемногу стали пробивать бреши в плотном строю католических солдат. Артиллеристы Торстенссона недаром считались лучшими в мире. Они знали, чего хотел их командир.

- Настильный огонь! - Торстенссон хлопнул одной ладонью по раскрытой горизонтально другой, как будто пускал камешки «блинчиком» по воде. - Только настильный огонь! Если замечу два ядра подряд, зарывшихся в землю – повешу весь расчёт! Повешу, вы слышали?

Солдаты рассмеялись. Ещё одна пустая угроза. Почти каждый их залп был настильным настолько, насколько мог мечтать любой хороший артиллерист.

Настильный выстрел был бесполезен против укреплений, но живую силу в отрытом поле он выка-шивал напрочь. Ядра ударялись оземь за несколько десятков ярдов до цели и отскакивали под небольшим углом вперёд, вместо того, чтобы зарыться в грунт. При первом отскоке высота их траектории лежала между коленом и плечом. Чугунные ядра врезались в тесные ды противника как мячи для боулинга, только валили они не кегли, а живых людей. Даже трёхфунтовое ядро, пущенное настильно, легко могло убить или изувечить при таком плотном строе до дюжины солдат. А уж 12-тифунтовое просто сеяло смерть и разрушение.

Пушки Торстенссона вырывали куски из терцио как касатки рвут мясо из тела большого кита. Кровь начала прибивать пыль к земле. Солдаты задних терцио пробивались сквозь месиво, оставшееся от тел их товарищей, добавляя свою кровь к уже пролитой. Вж-жик, вж-жик – в тот день смерть безжалостно размахивала своей косой.

Даже солдаты Тилли не могли выдерживать огонь такой силы. Как и всегда полные отваги, рекруты следовали за ветеранами, они не ослушались приказа и упорно продолжали свой путь к излому шведских позиций. Но ряды их начинали редеть, строй смешался. Пики товарищей ранили солдат во всё напиравших шеренгах, когда они переступали через тела павших и не могли совладать со своим длинным оружием.

Тилли, видя происходящее, бледнел на глазах. Он натянул уздечку своего коня и остановился перед движущимися колоннами и вновь внимательным взглядом окинул поле битвы.

«Г-сподь всемогущий!» -  вырвалось у него. Валленштайн пытался его предупредить о качествах шведской артиллерии. Валленштайн, этот чертов злобный богемец! Точно, он и и ещё дю-жина польских офицеров в его армии. Но Тилли не послушал их.

«Г-сподь всемогущий!» - повторил он. Ему вдруг пришла мысль, изменить направление атаки. Увернуться и подавить эти треклятые пушки. Уклониться…

Он тут же отбросил эту мысль. Его колонны не «уклоняются». Они просто не могли сменить курс. Они были инструментом всесокрушающего напора, а не хитроумного манёвра.

«Победа!» - прорычал он сам себе. Ему было 72 года, ни днём меньше. И все эти 72 года она не знал поражений, ни разу.