13 мертвецов

Не глядя на дочь, оттолкнув ее в сторону, Галина рванулась в ванную. Раздался истошный вой. Галина выла как зверь, как волчица, потерявшая своего детеныша. Подоспел Пичугин. Из ванной на подкашивающихся ногах вышла Галина, неся голенькое детское тельце. Головка откинута – Артемка. С Артемки вода стекает. Галина повалилась на приступку для обуви, снова завыла. На площадку выскочили соседки – Валентина и Лида Саврасова.

– Скорую, вызовите, кто-нибудь скорую! – на весь дом закричала Галя.

Зарыдала Софья. Сквозь всхлипывания все бормотала, оправдываясь:

– Мне бабушка Клава сказала. Бабушка Клава…

Подбежавшая Лида Саврасова взяла из рук обессилевшей матери детское тельце. Галя не сопротивлялась. Валентина перекрестилась и прикрыла рот рукой. Глядя на нее, перекрестился и Пичугин. Лида стала щупать пульс у Артемки:

– Мертвый, не откачать уж теперь, – выдохнула тихо.

Галина в ярости вскочила, схватила Софью за волосы, начала таскать. Пичугин попытался ее успокоить, но она его отшвырнула.

– Тварь, что ты наделала, тварь! – Галина смотрела на свои руки с пучками волос Софьи и вопила не переставая.

– Мне бабушка Клава сказала Артемку помыть… – хлюпая носом, продолжала долдонить одно и то же слабоумная Софья.

Похороны состоялись в четверг. Народу было совсем немного. В основном соседи.

Рыдала одна Галина. Разрывая гнетущее безмолвие остальных, звучал ее одинокий рев. Она плакала навзрыд, этот плач выматывал ее всю; не оставлял ничего, кроме плача. Она раскачивалась над гробиком сына и, оглушая вечность, выла; никто не смел сказать убитой горем матери, что пора уже закрывать крышку, что кладбищенские работники уже полчаса как ждут. Наверно, муж Дима смог бы, но он стоял в стороне, бесцветный, выжатый, на себя не похожий – тень мужика.

Галину успокаивали – она не слышала; ее пытались поднять с колен – она не чувствовала; ей, полуобморочной, но все еще хрипящей, совали под нос ватку с нашатырем – она не понимала зачем. Не слышала, не чувствовала и не понимала ничего, кроме того, что вот он, ее сынок, ангелочек со вздернутым носиком, мертвый лежит, а она ничего поделать не может. И от бессилия крик ее становился все громче, все неистовей.

Вдруг, в такт раскачиваниям, не открывая глаз, она заговорила:

– Скажите мне кто-нибудь, что это сон. Что я проснусь сейчас, и что мальчик мой засмеется.

– Клавдия вот так же не могла проснуться, – сказала тут не к месту Лида Саврасова.

Галина, не открывая глаз, поднялась, выпрямилась и не глядя, наотмашь, тыльной стороной ладони ударила по лицу Саврасовой! На Лиду никто и внимания не обратил, все женщины принялись успокаивать Галину. Особо хлопотала бабушка Валя:

– Да что ж ты, милая, изводишься. Молодая еще ведь. Молодым жить положено. Будет еще все у вас с Димой, и хорошее будет… – Валентина гладила несчастную по плечу и сама не верила тому, что говорила.

Приятель Димы с работы, которого позвали на «газельке» довезти народ до кладбища, решил воспользоваться этой заминкой, взял крышку гробика, закрепил и стал заколачивать.

Четвертую ночь подряд Галя не спала, сидела, раскачиваясь, на постели и тихонько хрипела. Муж ворочался рядом. Несколько раз пытался ей сказать, чтоб успокоилась, и так уже голос надсадила, говорить не может, но понял бесполезность увещеваний и еще раз попытался заснуть, накрыв подушкой голову. Минут через десять его толкнули в плечо. Повернулся в сторону Гали. Та просипела:

– Слышишь?

– Что еще?

– Половицы скрипят на кухне.

Действительно, едва различимый, но очень въедливый скрип, так в голову и ввинчивался. Дима встал, пошел на кухню.

– Да это-то что такое? – отрывисто воскликнул он, едва выйдя в коридор.

Галя встала и в ночной рубашке вышла посмотреть, что возмутило Дмитрия. Не доходя, уже поняла. Свет на кухне мерцал: лампочка вспыхнет – погаснет, вспыхнет – погаснет.

– Так и было, – зло пояснил муж, – захожу, и вот…

Он подошел к выключателю, пощелкал им – свет мерцать не переставал: то полная тьма, то яркий свет киловатт на сто восемьдесят, никогда на кухню такую мощную лампочку не ставили. Дима в отчаянии долбанул по выключателю кулаком. Еще раз, со всего размаху, – не помогло: свет – тьма, свет – тьма.

– А скрип? Скрип теперь слышно? – очень спокойно спросила Галя. Она и весь страх свой на сегодня выплакала.

Прислушались. Вроде бы тихо. Половицы не скрипят. Лишь лампочка жужжит, когда свет загорается. Гаснет – и снова тишина. Вдруг со стороны входной двери послышались три удара. Не удара даже – шлепка. Будто в дверь кто-то три раза ладонью открытой тихонько стукнул. Дима метнулся к двери. Открывать не стал, сначала в глазок заглянул. И тут же отпрянул.

– Что там? – поинтересовалась Галя, ровно, без эмоций в голосе; усталый хрип – на большее сил не хватает.

Дима рванулся в комнату, к шкафам, стал лихорадочно выбрасывать оттуда одежду:

– Все, блин, ухожу. – В его голосе звучало отчаяние. – Я не могу так больше, не могу! Мне выспаться надо, мне завтра в рейс! Уже блазнит от недосыпа. Черт знает что! Я как проклятый все дни эти… Мы все проклятые, понимаешь ты это или нет?!