13 мертвецов

Из покоцанной груди училки вырвался гортанный рык, и она снова метнулась вперед. Саню подбросило в воздух и сильно приложило о стену, новая боль обожгла спину и затылок, но не лишила сознания. Краем глаза он заметил быстрое движение, взмах окровавленных волос и из последних сил откатился в сторону. Растопыренные пальцы Зосимовой скребанули по стене, неестественно вывернувшись от удара.

Предупреждая криком резкую боль, оперуполномоченный перекатился через голову и дважды выстрелил наугад. Пули с визгом срикошетили в никуда. Училка замерла у стены напротив, на этот раз стоя, с рукой, чуть отведенной для удара. Показалось – или на ее скрюченных пальцах не ногти, а самые настоящие когти?

Тело трясло от зубов до колен, слезы застилали глаза, а проклятая училка все выжидала, покачиваясь на одном месте, заставляя трястись еще сильнее. Еще секунда-другая – и от Сани, Санька, а по большим праздникам еще и Александра Павловича останется лишь мешок с костями на ужин дохлой гражданке Зосимовой, неуязвимой, точно зомби из боевиков.

Зомби?

Решение пришло мгновенно.

Холодея от спасительной надежды, оперуполномоченный Русанов резко повел стволом «пээма» – одновременно с новым броском мертвой училки. Выстрел прозвучал как-то особенно звонко, а может, это звон в ушах не смолкал.

Гражданка Зосимова Ирина Петровна застыла в атакующей позе, словно не веря, что ее уязвимое место наконец обнаружено. Секунда-другая – и, обмякнув, ее тело повалилось у ног оперуполномоченного. Пулевое отверстие во лбу подвело окончательный итог ее прижизненным и посмертным мучениям.

Саня очень медленно поднялся, опираясь о стену ноющей спиной. Всхлипывая, спустил курок еще трижды. Затылок училки превратился в развороченное месиво; больше она не шевелилась.

И почти сразу же часы в кабинете старшего дежурного пробили двенадцать раз.

Ночь черна совсем не по-новогоднему, салюты подсвечивают ее как-то жидко, слабо. Да и народу на улицах маловато – видать, ветер разогнал.

Саня бежит, шатаясь, периодически сплевывая не унимающуюся кровь. Озирается затравленным волком. Никто за ним не гонится, не преследует по пятам, даже редкие, очень редкие прохожие взглядами не особо провожают. Подстегивает лишь одна мысль, одна простая мысль: бежать! Рвать когти из города и как можно скорее.

Саня неглуп, он знает, что утром в дежурке обнаружат праздничную расчлененку. Обнаружат – и очень быстро вычислят, чьего трупа на месте происшествия нет. Роль главного подозреваемого – ни разу не предел мечтаний, ведь ни один следак в зомби-училку не поверит. Если даже экспертиза подтвердит – все едино: быть делу засекреченным, а ему – в дурке на ПМЖ. Поехал крышей на службе, вот и устроил бойню – старо, как сам уголовный розыск. Что взять с психованного?

Нет уж, думает Саня, идите лесом, граждане начальнички.

Его до сих пор колотит, но при этом план действий на удивление четок. Разряженный пистолет он вышвырнул в первый попавшийся открытый люк. Туда же – и симку телефона, чтоб не пробили местонахождение, а то мало ли. Вот теперь можно и бежать на вокзал, на первый же ночной поезд – и дальше, дальше. Затеряться, исчезнуть, схорониться где-нибудь в отдаленной перди. Забухать на месяц-другой, душевное равновесие восстановить. А потом… Хрен его знает, что потом, сейчас бы успеть…

Что за херь случилась еще каких-то полчаса назад? Как умудрилась ожить после ножевого сраная училка? Оторвала ли она своему мужу-инвалиду башку заодно с яйцами? Саня не знает да и не хочет знать. Главное сейчас – вовремя смыться и забыть, забыть на хрен всю эту полицейскую «романтику». Они все там сдохли, а он – нет, и это, мать его, главное.

С неба снова крапает колючее нечто, но вот она, родная полупустая хрущевка. Скорей в квартиру, хлопнуть стопарь, благо бутылка припасена, а там и дождевик можно захватить, главное, паспорт не забыть и зарплату за месяц выгрести.

Саня последний раз оглядывается на пустынную улицу и ныряет во тьму подъезда.

– Я умер, сынок, – шепчет ему тьма.

Ноги делаются ватными, неживыми. Дыхание останавливается. Из тьмы ему навстречу медленно, хромая, появляется давешний бомж. Уже мертвый бомж – мраморно-белое лицо, закатившиеся белки глаз, заледеневшие в бороде кровавые слюни.

– Умер я, – шепчет старик, протягивая к Саньку руки. – И пришел, сынок. Пришел. Слышишь?

Саня отшатывается, упираясь в подъездную дверь. Спину снова пронзает боль. Проклятая дверь внезапно не поддается.

Бомж надвигается, топырит черные от въевшейся грязи пальцы.

– Умер я. Умер, сынок. Отдай жизнь. Холодно…

Санек наваливается на дверь всем телом, но она не поддается, а силы в израненном теле – как у младенца, если не меньше.

– Умер я. Отдай. Холодно…

Оскал старика – совсем близко. Саня кричит, но крик его тонет в новых взрывах салютов где-то неподалеку. Гремят фейерверки, бахают петарды, яркие всполохи озаряют черную, совсем не праздничную ночь, и злой, колючий ветер разносит ликующий шум салютов над безлюдным городом.

Дмитрий Костюкевич Путь мертвеца