100 лет без любви

– Иду уже, иду, глаз только докрашу.

– Да плюнь ты на этот глаз – они у тебя и так красивые…

Какой заразительный и знакомый смех. Кто же это смеется, и с кем они собираются идти в кино? Почему она опять продирается сквозь туман, в котором ничего не видно?

– У тебя красивые глаза и редкий голос – низкий с хрипотцой.

– А у тебя красивые сильные руки. Как у хирурга или пианиста…

– Как у ювелира, ты хотела сказать? – смеется и обнимает ее.

Пахнет так приятно и знакомо. А на его груди так надежно, словно ни единая беда тебе теперь не страшна. Есть же он, рядом, всегда. Он защитит и спасет. Или спасет и защитит. От всего!

Кто же ты? Почему и его она не видит. Кто ты?!.

Женя проснулась от собственных мычаний, в которые вылились слова, что пыталась сказать и не могла. Во сне всегда так. Она вспотела как при болезни. А ведь в комнате совсем не жарко. И за окном еще ночь.

Она встала с кровати и как была босая прошла к окну. Холодные доски пола приятно охладили ступни. Ветерок, врывающийся в комнату через открытую форточку, осушил лицо. Но мысли продолжали лихорадочно биться в голове, тесня ту.

Кто все эти люди, что говорили в ее сне? Почему их голоса кажутся ей такими родными? Особенно мужской. Во сне ей казалось, что еще чуть-чуть, и она узнает его. Вот-вот туман рассеется, и она увидит лицо. Ведь это тот, кого она любит. Или, быть может, любила когда-то. Но нет! Она любит и сейчас, только никак не может вспомнить, кого.

Воздуха не хватало, даже когда Женя встала на мысочки и приблизила лицо к форточке. В тесной крохотной спальне она задыхалась. И ноги сами ее понесли на улицу – как была, в ночной рубахе. Разве что, платок со стула прихватила и накинула на плечи.

Улица встретила ночной прохладой. Разгоряченной голове сразу стало легче.

Женя присела на ступеньку крыльца и закуталась в платок, чтобы не простыть. На небе все еще ярко светил месяц, но совсем скоро уже начнет заниматься рассвет.

Сна не было ни в одном глазу, а мысли в голове продолжали хаотически плескаться, подкидывая фрагменты сна. И сон-то был какой-то странный. Она запомнила каждое слово из него. Все голоса продолжали звучать в голове Жени и не переставали казаться знакомыми. Но как ни силилась, ничего вспомнить не могла. А душа внутри нее томилась и словно молила выпустить ее, позволить найти тех, кого потеряла.

В какой-то момент ей снова стало жарко от всех тех эмоций, что теснили душу. Тогда Женя скинула платок и расшнуровала ворот рубахи. Такой ее и застала Пелагея.

– Чего это ты полуночничаешь? – строго спросила она и потянула Женю за руку, заставляя встать. – Нечего сидеть на холодном. Застудишься, лечи тебя потом. Да и негоже девке студить то самое место.

– Муторно мне, матушка, – призналась Женя.

Она хотела хоть с кем-то поговорить о том, что видела и чувствовала. Но не было у нее ни подруг тут, ни доверенного человека, с кем могла бы поделиться. Одна родная у нее – Пелагея, ей и решила пожалиться.

– Отчего же? – вгляделась та в ее лицо.

– Сон видела… странный. Непонятный и пугающий.

– Расскажи, – велела Пелагея. – Только, в дом пойдем, воздух стылый ночью.

В большой комнате Женя хотела опуститься на диван, но Пелагея не позволила.

– Садись за стол, – велела она, прибавляя огня в лампе, фитиль которой тлел всю ночь. «Негоже погружать дом в темноту, – говорила колдунья. – Свет разгоняет духов, а тьма их привлекает». Эта фраза напугала Женю, и по ночам она старалась не заходить в большую комнату. Благо, в ее спальню можно было попасть и из сеней. Но больше всего она боялась большого круглого стола с мерцающим по центру магическим шаром. И сейчас, когда садилась за стол, шар этот пугал всего сильнее.

– Расскажи мне свой сон, – повторила Пелагея, усаживаясь напротив нее.

Женя, как могла, поведала ей то, что видела, а вернее, слышала.

– Узнала ты голоса те? – настороженно поинтересовалась Пелагея.

– Нет, но все они кажутся мне знакомыми, родными. Они до сих пор звучат в моей голове. Не проснись я сразу же, могла бы их узнать, наверное…

– Могла бы, говоришь? – задумчиво пробормотала Пелагея. – Посмотри на меня, родная, – очень ласково попросила.

Женя редко смотрела в глаза матушки. Боялась она их черноты и пронзительности. Не то чтобы было ей что скрывать, но и душу свою обнажать не хотелось. А глаза Пелагеи видели все, что в ней творится. Вот и сейчас подняла Женя взор, преодолевая внутренние нежелание и сопротивление. И сразу же тело прострелила боль. Да такая сильная, что не сдержала она стона.

– Матушка, больно мне!..