Зовите меня Апостол

Нилл не просто дорожил своей шкурой — молился на нее. Испепеляя меня безумными зенками, уставил револьвер в потолок, шагнул прочь от Молли. Совру, если скажу, что мне не захотелось шлепнуть его в этот самый момент — и за глупость, и за гадость, учиненную с Молли. Не сомневаюсь, преподобный быстро найдет бальзам на раны. Придумает сказку о происшедшем этой ночью, убедит себя: все случилось как надо, всех похоронил в тайных местах и ничто наружу не вылезет. Но в тот момент он открылся полностью: тупой мерзавец во всей своей убогости, всего-то за душой белая шкура и ненависть.

Молли тихо опустилась на колени.

Мы оставили Нилла, потного и голого по пояс, наедине с лампой и трупами. Пока ковыляли назад, спотыкаясь, Молли цеплялась за меня как детеныш за маму. И не плакала. За нашими спинами Нилл вдруг начал клекотать безумно… нет — выплевывать чьи-то вызубренные слова на гортанном немецком, которого — я уверен — не понимал. Я помнил их из передачи по «Дискавери»: речь Гитлера в Нюрнберге. Эхо металось под потолком, жестяной дребезг вместо слитного рева миллионов. Бедняга «Гидродайн», невольно вторящий фюреру. Изготовитель позабытой чепухи.

Когда мы вышли в ночь, преподобный еще вопил. Машины у нас не было: пришлось идти пешком по разбитой подъездной дороге в сторону шоссе номер 3. На полпути у меня подогнулись ноги. Я ткнулся коленями в траву.

Память захлестнула с головой.

Одно к одному, кровь зовет кровь. Той ночью я убил троих. Это скверно. В своей жизни я еще многих убил, и в водовороте растревоженной памяти я убивал их всех опять в один и тот же миг, снова и снова.

Бля…

Сквозь муть приплыл голос Молли:

— Апостол? Ты плачешь? Апостол, все хорошо! Со мной все хорошо!

Она не поняла.

Трудно носить в голове бойню.

Когда добрались до шоссе, я вызвал такси, и мы потопали ему навстречу. Подумалось: «мертвая Дженнифер» вот так же шла. Но на фоне последних впечатлений мысль заглохла, ничего за собой не потянув. Таксист, местный жирный увалень, ничего не сказал — но заметил уж точно. Было что замечать — к примеру, порез на лбу Молли. Но я не тревожился. Таксисты не болтливы. Слишком обломаны жизнью, чтоб трепаться направо и налево. Почти как я.

Ссориться начали только в мотеле. Когда я вышел из себя, сказал: «Слушай, Молли, тебе очень хочется запихать меня в тюрягу лет на пятнадцать — двадцать?»

Надо сказать, инстинкт самосохранения у меня очень развит. И не слишком гуманен. У меня таки родилась пара черных мыслишек, пока наблюдал, как мораль Молли борется с моим будущим.

— Но ведь преподобный…

— Никому. Ничего. Плохого. Не сделал. Поняла?

— Но…

— Твой здравый смысл говорит: я тебе жизнь спас — значит, я хороший. Но властям глубоко наплевать, отчего я замочил троих подонков. Для них главное: это я их шлепнул. Для них я — убийца. Почему? Потому что я нарушил привилегию государства на убийство граждан.

Возвращение к основам, так сказать. Во взгляде Молли удивление смешалось с отвращением. Страх наконец ее догнал — и слезы полились ручьем.

— Апостол, да что с тобой? Как можно быть таким… таким циничным?

С пореза на ее лбу полилась кровь.

— Малышка, при хорошей памяти оно само собой получается, — утешил я ее, вытирая кровь салфеткой. — Нам бы к доктору сейчас.

Как оказалось, ближайшая больница — в Иннисе, в сорока пяти минутах езды от Раддика. Поехали мы на «гольфе», потому что Моллина страховка, дескать, мою манеру ездить не покроет. Так и сказала: «Страховка не покроет». С ума сойти.

Я поехал кружным путем, остановился на подходящем мосту и швырнул кольт в реку. Чудесно. Просто чудесно.

Когда снова залез в «фольк», Молли осведомилась:

— Отчего ты ездишь на этом куске дерьма?

— Детка, я неудачник, — фыркнул я в ответ. — Несчастный задроченный неудачник.

Не люблю, когда мой «фольк» обижают.

Чтобы отвлечься, начал трепаться про расследование — так муж и жена, друг друга уже не переносящие, по-прежнему с удовольствием сплетничают про обоюдно презираемых знакомых. В некотором смысле мы с ней на разных краях шкалы. Для Молли все тип-топ. Похищение непременно пролезет в печать, так или иначе. За пару дней начинающая журналистка станет всеамериканской звездой криминальной хроники. А какие выгоды на горизонте! Миллионы флаконов «любимого шампуня звезды», десяток тысяч «любимых „тойот“». Колебания на бирже, может, даже на пару пунктов индекса Доу-Джонса, Баффетт[52] продает акции «Жилетт»… Ошеломительные перспективы.

Если поразмыслить, все гребут лопатой — кроме меня. А я даже пушки лишился. Знаете, чего стоит найти незарегистрированный кольт 45-го калибра? Ёшкин кот, кучу денег стоит!

Молли уперлась локтем в дверь, наклонилась, прижав ко лбу полотенце. Героиня, вырвавшаяся из бандитских лап. И на лице написано стоическое преодоление: мол, смертельно устала, но держусь.

— Если не Нилл — тогда кто? — подумала вслух рассеянно.

— Не имею понятия. Может, как раньше и говорил, кто-то из подручных преподобного, — откликнулся я.

Хотелось бы верить, конечно, но вряд ли.