Зовите меня Апостол

Я стоял в чем-то похожем на хозяйственную пристройку, заваленную непонятным хламом. Думаете, сейчас можно зайти на заброшенную фабрику и сразу сказать, что она производила? Как бы не так. В нынешнем мире все запуталось до невозможности. Нетренированный глаз видит лишь хаос. Думаю, развалины «Гидродайна» для меня и днем были бы не меньшей загадкой, чем ночью.

Справа обвалились с грохотом полки. Чудно, вот мы и просигналили на весь божий свет: Апостол Мэннинг на подходе. Что тут еще в темноте торчит? Ни зги же не видно.

Выставив руку перед собой, двигаюсь осторожно влево. У стены — рельсовые направляющие для тележек, вроде тех, на каких подвозят покупки из супермаркета к машинам клиентов. Крадусь вдоль них к тусклому свету. Дышу ровно, ступаю мягко, звуков лишних не произвожу — за исключением тонкого, щенячьего посвиста пониже талии. Второй пук пошел.

И вот голос слышится четче.

— И что ты, сука, теперь мне скажешь? Будешь мораль читать? Ну как, сейчас в твоей сучьей голове много осталось здравого смысла?

Злобный, торжествующий смешок. Нилл, никаких сомнений. Но завелся-то как, аж дыханье сперло.

Темноту разодрал женский визг, полный боли и страха.

Молли…

Хотелось бы написать: я все холодно и здраво рассчитал, как полагается профессионалу, и двинулся вперед. Но на самом деле я просто рванул сломя голову. Только чудом ни во что не врезался, ничего не свалил. Различал я в темноте лишь тусклый блеск направляющих для тележек. Мчался сквозь темень, позабыв про все невидимые преграды, ожидающие на пути.

Подбежав к углу, остановился. Уже рассвело — я различал пистолет у себя в руке. Я отчего-то всегда чувствую себя лучше, когда могу видеть свою пушку. По мне, орудие смерти должно быть весомым и зримым. Пару секунд глаза приспосабливались к увиденному. Затем выдали: за углом — нечто вроде погрузочно-разгрузочных платформ с решетчатым полом, пандусы к ним, под платформами навален какой-то хлам. На одной из них стоит керосиновая лампа, тусклая и слабая, от решетки падает на мусор чешуйчатая тень. Лампа негромко шипит, отчего тишина еще страшней. За зыбким коконом света — сумрак, заполненный потрохами очередной жертвы неисповедимых экономических сил.

И я вижу Молли, связанную, рот ее заклеен липкой лентой. Молли стоит на коленях, такая светлая, чистая среди немыслимой грязи.

А перед нею — он, голый по пояс, на коже, покрытой бисеринками пота, — сплетение нелепых картинок из комиксов. Преподобный Нилл собственный персоной, демагог постиндустриальной эры. Наверное, моя давняя подружка Бренда, будучи социологом по профессии, вспомнила бы подходящий набор клише из умных книжек. Объяснила бы, представила психопаразитом, питающимся злобой и жизненным недовольством класса отупевших рабов сферы обслуживания. Сказала бы, что недовольство это — неизбежный результат. Мол, в экономике нельзя все время гнаться только за мертвыми числами, о людях думать надо.

И тут я в самом деле подумал о людях. А где ж наш приятель Джонни Мальчик-с-пальчик?

Глянул туда, сюда. Опа — вон беспризорный дробовик, прислоненный к стопке деревянных поддонов.

За спиной зашуршало.

Я кинулся наземь — мгновенная реакция окопного солдата на шум летящего сверху. Но бейсбольная бита все-таки зацепила затылок. Больно! И тряхнуло так, что мой кольт улетел в темноту. А я грохнулся лицом вниз, в хлам, на мешок с чем-то податливым, но плотным вроде цемента. Левую ладонь разодрал о торчащий гвоздь, но поначалу даже и не заметил. Перекатился на спину — как раз, чтобы словить удар по голеням. Ёш вашу мать, больно как! Но все же лучше, чем в лицо.

Надо мною высился Джонни Мальчик-с-пальчик, расчерченный светом на клеточки. Титан в поисках мести.

Видимо, он отошел по нужде, оставив дробовик, — потому, собственно, и был еще жив. Теперь, когда я лежал на спине, подставляя ноги под удары, надо было ему прыгнуть за оружием. Он бы успел раньше и выиграл. Но беда в том, что он уже считал: дело в шляпе. Бита у него, я корчусь на полу. К тому же после унижения на пикнике ему хотелось самоутвердиться. Быстрейший способ сохранить свое лицо — изуродовать чье-то чужое.

Потому он бросился на меня, размахивая битой. Зубы стиснул, глаза кровью налились — оживший кошмар про викингов и берсеркеров. Я полз, стараясь увернуться, подставляя ноги под удары, шарил вокруг в темноте, надеясь нащупать пистолет.

Знаете, у меня прочная душевная связь с отлаженным, надежным кольтом военной модели. Моя рука, судорожно скребущая бетон, ощутила-таки его прохладу. Здравствуй, дружок!

Бам-бам-бам!

Все три — в лицо Мальчику-с-пальчику. Он зашатался, задергался — его здоровенная туша не сразу смирилась с тем, что мертва. Затем шлепнулся навзничь, разбрызгав кровь по пыли.

Готов.

Мертвый Джонни походил на пьянчугу, пожелавшего долизать разлитый по полу коктейль с томатным соком и устрицами.

— Джонни? — позвал Нилл прямо надо мной. — Где ты, брат?

Он глядел из света в темноту, и для него наша с Джонни свара казалась невнятной крысиной возней.

— Он подавился тремя пулями, — ответил я, сжимая оживший кольт.