Зов валькирий

Хавлот вопросительно глянул на телохранителей – они уже толпились тут все шестеро, даже те, чей черед был ночью спать. А поскольку в телохранители Амунду брали самых здоровенных парней, каких удавалось найти и обучить (хоть до господина даже самому рослому из них, Фастару, было далеко), то и в просторном шатре стало тесновато.

– Кашу варили, рыбу жарили… – вспомнил Ярни, оружничий. – Да ты сам ту кашу ел.

– И мы все ели, – добавил Ельрек: телохранители обычно питались из того же котла, что и князь.

– Да он не сильно и налегал на ту кашу, – сказал Фастар. – Ложку-две… Лунди, вас там-то угощали чем?

– Где – там?

– Ну, куда вы ходили-то с ним, перед тем как мы купались? К городу куда-то. Елле, вы втроем ходили!

– К уграм, – кивнул Ельрек. – Ну, к… – Он осекся. – Угр тот приходил. Но Лунди с ним был в шатре, я снаружи сидел.

Все взоры обратились на Лундвара.

– Там вроде что-то ел он… – вспомнил тот. – Свинина была печеная, курица жареная…

– Ладно, – Хавлот огляделся. – Вы хоть догадались воды поставить погреть? Давай, Берси, живее, мне отвар нужно делать!

Амунд утробно вдохнул, захрипел и спешно склонился над ведром…

– Огня дайте, – велел Хавлот. – Не ему, мне. Ярни, возьми светильник, пойдем со мной. Берси, воду ставь, да в небольших горшках, чтобы поскорее. Два, а лучше три.

Тем временем начало светать – близилась пора самых коротких ночей. Стало прохладно, Амунда пробрало ознобом, и телохранители накрыли его одеялом. Хавлот копался в своем ларе – при помощи умудренных женщин своей семьи он наготовил для похода два ларя разных зелий, на все известные ему хвори и на всю ближнюю дружину. Перебрав льняные и конопляные мешки, выбрал дубовую кору, семена укропа и душицу. Едва закипела вода, немного проварил в горшке семена укропа, шепча над ним:

– Идунн я призываю! Эйр я призываю! Герд я призываю! Придите ко мне, богини-целительницы Асгарда, принесите три щита, отразите три стрелы, чтобы Амунд, сын Вальстена, был не обречен, но прикрыт… Укроп, могучий воин! Через тебя жены скакали, через тебя копыта громыхали, над тобой девы причитали, над тобой быки мычали – всем ты противостоял и всех поразил!

Тем временем отроки были посланы им в ближние села – купить три-четыре курицы. Хавлот велел платить хоть по шелягу за птицу, но принести быстро и живых. Когда закипела вода в самом большом горшке, он засыпал туда сушеные ягоды шиповника, нашептал и велел, как подостынет, развести медом, держать теплым и поить князя почаще. Подав Амунду в первый раз отвар, Хавлот велел лечь на спину и стал водить по его груди и животу серебряным «молотом Тора», который носил на цепочке, бормоча заклинание, которое смолоду перенял от деда:

С шумом мчались девы
Сквозь поля на горы,
Гневно мчались девы,
Защити нас, Один!

Девы слали копья –
Три щита держу я –
Копья тех колдуний
Отсылаю вспять я!

Под щитом стоишь ты,
Невесомой липы,
Прочь, копье злодейки!
Защити нас, Один!

Коль удар от ведьмы – защити нас, Один!
Коль удар от турса – защити нас, Один!
Коль удар от дверга – защити нас, Один!
Три щита держу я – защити нас, Один!

Сквозь лихорадочную муть в мыслях до Амунда доносились знакомые слова – с этим заклинанием еще старый Хавтор лечил его, пока он был ребенком. Это было верное «копье победы», способное поразить двергов, насылающих болезни; этим «победным словом» очерчивался обережный круг, отражающий и отсылающий назад те копья, что шлют в людей «могучие жены», то есть злобные дисы и ведьмы. Но какой ведьме вдруг понадобилось причинять ему зло именно сейчас? Однако здесь была чужая земля, а на чужбине человеку нечего ждать добра как от людей, так и от прочих сущностей. А эта сущность оказалась так сильна, что проникла сквозь рунную пластинку, сделанную самим старым Хавтором.

Когда Хавлот закончил и снова укрыл его, Амунд повернулся на бок и стал ждать облегчения. Приподнимая веки, он видел, что в щель полога пробивается утренний свет, наступает день, когда Брюнхильд должна в святилище бросить жребий, – но сумеет ли он прийти туда? Пока от одной лишь мысли о том, чтобы встать, вновь делалось тошно.

Мысль о жребии приводила за собой мысль о богах. А что, если это они дали ему знак, что не желают видеть его во главе войска? Что, если сами боги сплели паутину, чтобы накинуть на него, как накидывают веревку на жеребца?

* * *

Облегчение наступило не сразу: еще неоднократно Амунда опорожняло с обоих концов, хотя выходила уже только вода. Близ шатра толпились волынцы, долетал возмущенный гул. Телохранители унимали людей – не орите, дайте князю покой! Все уже знали, что ночью князь занемог и поэтому не идет в город, а ведь боги могли бы сделать его вождем всего похода! И думать, кто виноват, долго не приходилось.