Зов предков

— Вперед!.. Давай!.. Быстрее!.. — раздалась русская речь, и из чащи леса выскочил конь, на котором сидел человек в сером полушубке и шапке из волчьей шкуры.

— Ну же, родимый, выноси! — вновь закричал всадник.

И вороной жеребец, пронзая глубокие сугробы, с трудом понесся вперед, взбираясь на холм. Его копыта тонули в снегу, каждый шаг по замерзшему лесу давался животному с большим трудом, поскольку он не привык скакать по сугробам, да и всадник гнал его всю ночь, не давая передышки, поэтому конь был вымотан, но хозяин не унимался.

— Давай, родимый, давай! — заревел человек, и зверь — его покорный раб, дернулся вперед, прилагая последние усилия, чтобы взобраться на заснеженный холм.

И у него получилось, он это сделал, проваливаясь в снег, жеребец все же взял препятствие. Но на большее сил у него уже не хватило, они покинули зверя, и передние копыта его подкосились. Не теряя ни секунды, человек соскочил с верного раба и сделал это вовремя, поскольку, жалобно заржав, конь упал набок.

Волков с сочувствием посмотрел на своего недолгого товарища, что вывел его из лагеря Айеши и потянул за уздечку, но тот отказывался подыматься. Зверь глубоко дышал, смотрел на человека темными блестящими глазами и, по-видимому, готовился отдать душу своему лошадиному богу.

— Прости, — произнес Владимир и, опустившись на колени, погладил коня по гриве. — Но ты же понимаешь, что мне надо было выиграть время и как можно дальше убежать от лагеря этих змеиных отпрысков.

Но жеребец, видимо, не знал русской речи. Его большие влажные глаза с непониманием смотрели на своего недолгого хозяина и будто спрашивали его — почему? почему он оказался так жесток к верному рабу?

— Прости, — повторил Владимир. — Но либо ты, либо я! А у меня остались еще долги на этом свете, которые я должен воздать!

Конь жалобно заржал на эти непонятные человеческие оправдания и прикрыл глаза, но больше уже не открывал их, поскольку сердце его перестало биться.

— Ну, вот и еще одна невинная смерть на моей совести, — скривился Волков.

Затем он отвязал от седла мертвого жеребца заплечную сумку, в которой находились припасы, монгольский лук с колчаном чернооперенных стрел и самое ценное, что у него оставалось — сапфировую шпагу Мартина и, перекинув все это за спину, побрел вперед, глубоко проваливаясь в свежий снег. На мертвого коня, что вынес его из лагеря Айеши и что без продыху нес его всю ночь, Владимир даже и не взглянул.

* * *

— Видимо, наш старый друг Тенгри совсем потерял рассудок от своих дурман-травок, раз решился на подобное, — презрительно фыркнул Шинь Си Ди. — Ну что ж, он заплатит за свою дерзость!

Хан племени Айеши стоял в центре главной юрты. Вокруг него в раболепных позах суетились слуги, надевая на повелителя латы. Ноги вожака племени уже покрывали стальные сапоги, и сейчас он раскинул руки в стороны, чтобы рабы надели на него нагрудник из вороненой стали.

— Негоже владыке племени направлять свой гнев против посланника Духов, — покачал головой Джау Кан. — Это грех, за который Духи могут лишить нас своего расположения!

Старый монгол находился напротив хана вместе с другими приближенными, но, в отличии от них, стоял в полный рост, а не опирался на одно колено, и говорил с повелителем племени прямо.

— Так ты считаешь, что это Духи надоумили двуличного шамана помочь Урусу бежать? — удивился Шинь Си Ди.

— Да, — кивнул Джау Кан. — Я знавал Тенгри еще до твоего рождения, мой хан, но даже тогда он не делал ничего по собственной воле или из личной симпатии — все лишь по велению Духов!

— Не значит ли это, что Духи уже отвернулись от нас, даровав свободу грязному Урусу?

— Не думаю, мой хан, — покачал головой старый монгол. — Скорее Духи жаждут Дикой Охоты, чтобы повеселить себя и насладится смертью нашего везучего Уруса. Или, возможно, они в очередной раз хотят испытать тебя, мой хан, чтобы проверить, достоин ли ты стать именно тем ханом, что однажды покорит всех детей чужих богов и вернет Землю ее истинным хозяевам — нашим отцам и их детям!

— Умеешь же ты убедить, Джау Кан, — опустив руки, уже облаченные в латные рукавицы, молвил Шинь Си Ди. Грудь его теперь тоже покрывал вороненый доспех.

— Да, — улыбнувшись лишь краешком губ, отчего длинные усы, свисающие по бокам, слегка дернулись, кивнул старый монгол. — И это именно так, иначе этой ночью Урус выпустил бы тебе кишки, мой повелитель! Но как видишь, Духи не допустили этого.

При упоминании этих подробностей и без того непривлекательное лицо Шинь Си Ди, помеченное шрамом лезвия сапфировой шпаги, исказилось от гнева, а змеиные зрачки сузились.