Зов ночной птицы

— Что вам нужно? — спросил Мэтью.

— Предлагаю мировую. — Иерусалим продемонстрировал открытые ладони, и Мэтью инстинктивно крепче вцепился в шкатулку с сокровищами.

— Мы уже собрали вещи и готовы к отъезду, и сейчас я иду к мистеру Бидвеллу, чтобы попрощаться.

— Воистину так? — спросил Мэтью, поднимая брови. — Речь твоя, пастырь, вдруг стала более простецкой. Что явилось причиной сего?

— Моя речь? А… это! — Физиономия Иерусалима растянулась в ухмылке, и яркое солнце высветило густую сеть морщин. — Все время говорить таким языком весьма утомительно. От всех этих «узрите» и «трепещите» под конец дня кажется, что вот-вот отпадут губы.

— То есть это всего лишь притворство?

— Нет, это происходит вполне естественно. Так говорил мой отец, а до него — мой дед. И мой сын — если он когда-нибудь у меня появится — будет говорить так же. Правда, вдове Ласситер такие речи не по нутру, на что она мне мягко намекнула. Она вообще очень мягкая, очень теплая, очень щедрая женщина.

— Вдова Ласситер? Ваше очередное завоевание?

— Моя очередная обращенная, — поправил он. — Это совсем другое дело. Поразительно теплая женщина. Впрочем, как тут не быть теплоте при весе в добрых двести фунтов? Но у нее приятное лицо, и штопать рубашки она умеет отлично! — Он наклонился чуть ближе к Мэтью. — Как и задирать свою юбку, если вы понимаете, о чем я!

— Нет уж, я предпочту непонимание.

— Как говаривал мой отец: красота — в глазах смотрящего. Особенно когда этот смотрящий — отверделый одноглазый змей.

— А вы тот еще типчик! — сказал Мэтью, изумляясь его бесстыдству. — Вы всегда думаете только своим причинным местом?

— Давайте будем друзьями. Братьями под ласкающим солнцем. Я наслышан о вашем триумфе. Не вполне понимаю, как это было проделано — я о той сатанинской игре, — но я рад, что невинная благочестивая женщина оправдана, да и с вас обвинения сняты. Помимо всего прочего, было бы просто грех изжарить на костре такую красотулю, вы согласны?

— Извините, я тороплюсь. И — прощайте.

— Уместнее будет сказать не «прощайте», а «до свидания», молодой человек. Кто знает — может, мы еще встретимся на извилистых дорогах жизни.

— Может, и встретимся. Но в следующий раз я могу оказаться в судейском кресле, а вы будете извиваться с петлей на шее.

— Ха-ха! Отменная шутка! — одобрил он, и тут же на морщинистом лице появилось серьезное выражение. — Кстати, о вашем мировом судье. Мне очень жаль, честное слово. Насколько понимаю, он боролся со смертью до самой последней минуты.

— Нет, — сказал Мэтью. — В последние минуты он смирился со смертью. Как и я.

— Да, разумеется. И это тоже. Но мне он казался очень достойным человеком. Как досадно скончаться в такой паршивой дыре.

Мэтью смотрел в землю, шевеля желваками на скулах.

— Если хотите, я перед отъездом могу посетить его могилу и замолвить словечко за его бессмертную душу.

— Пастырь, — промолвил Мэтью, едва сдерживаясь, — с его бессмертной душой все в порядке. А вам я советую поскорее распрощаться с мистером Бидвеллом, залезть в фургон вместе со своим безмозглым выводком и укатить отсюда на все четыре стороны. С глаз моих долой. — Он поднял свирепый взгляд на Иерусалима, и тот отшатнулся. — И вот еще что: если я только замечу тебя идущим в направлении могилы судьи Вудворда, я позабуду все законы Божеские и человеческие и постараюсь загнать мой сапог так глубоко тебе в зад, чтобы его носком выбить твои зубы изнутри. Ты меня понял?

Иерусалим отступил на несколько шагов.

— Но я всего лишь предложил свои услуги!

— До свидания, скатертью дорога, и черт с тобой!

С этими словами Мэтью обогнул его и двинулся дальше по улице.

— Ох, нет, не до свидания! — крикнул пастырь ему вслед. — Уж лучше прощай навсегда! Ибо меня посетило предчувствие, что ты еще остановишь свой взор на мне в неведомом грядущем, когда я буду странствовать по сей безбожной, погрязшей во грехе и мерзости земле в беспрестанной — воистину беспрестанной! — борьбе с поганым сатанинским семенем! Засим глаголю тебе, брат Мэтью: прощай… и никакого «до свидания»!..

Резкий скрежещущий голос — пожалуй, способный сдирать краску с деревянных поверхностей, примени его пастырь по этому назначению, — постепенно угасал за спиной Мэтью, когда он свернул на улицу Правды. Он не рискнул оглянуться назад, полагая этот день неподходящим для превращения в соляной столп[31].

Проходя мимо тюрьмы, он не удостоил это гнусное заведение ни единым взглядом, хотя и непроизвольно напрягся, оказавшись в его тени.

Наконец он достиг ее дома.

Рейчел была занята делом. Она вынесла во двор бо́льшую часть мебели; тут же стояло большое корыто с мыльной водой. Под очистительными лучами солнца были разложены предметы одежды, постельное белье, матрас, котелки и сковородки, обувь и прочие вещи — почти все, что имелось в домашнем хозяйстве.