Зов ночной птицы

— Как я поняла, нас ждет встреча с местным старостой — или вождем, или как там у них принято говорить. Я его еще ни разу не видела, но они явно готовятся к какой-то церемонии.

— Пух! Пух! — твердил знахарь. — Се хапапе та мук!

— Ладно, — сказал Мэтью, покоряясь неизбежному. — Попробую встать.

Рейчел помогла ему спустить ноги с лежанки на земляной пол. К нему взывало чувство приличия, но откликнуться на этот призыв не было возможности. Одеревеневшие ноги плохо сгибались, зато не подкашивались в коленях. Толстый слой глины отяжелял сломанную руку, но в целом это было терпимо благодаря загибавшемуся вокруг локтя лубку. Каждый вдох отдавался тупой болью в левых ребрах, однако и с этим можно было справиться, если дышать не слишком глубоко.

Он понимал, что ни за что не выжил бы в схватке с Одноглазом, не будь тот слишком старым и больным. Встреча с этим зверюгой в его более молодые годы означала бы либо враз оторванную голову, либо долгую мучительную смерть с разодранным животом, как умер муж старой Мод.

Индейский знахарь — также практически голый, если не считать ремешка с лоскутом оленьей кожи, прикрывавшим пах, — пошел впереди них к дальней стене прямоугольного помещения с несколькими лежанками. Мэтью догадался, что это местная больница. Огонь в обложенной камнями яме горел еле-еле, но большая куча золы по соседству напоминала о бушевавшем здесь недавно огненном аде.

Сначала он опирался на Рейчел, но постепенно ноги привыкали ходить самостоятельно. Сознание было все еще затуманено. Он не мог понять, происходила ли давешняя любовная сцена в действительности или привиделась ему в бреду после тяжелых травм. Ну конечно же, Рейчел никогда не полезла бы на эту лежанку заниматься любовью с умирающим! И сейчас ее речь и поведение не указывали на возможность чего-то такого между ними.

Но все же… вдруг это произошло на самом деле?

По крайней мере, одна деталь, которую он считал частью своего сна, оказалась реальной: на полу, среди валявшихся вокруг костра глиняных и деревянных мисок и сделанных из костей курительных трубок, он заметил половинку блюда Лукреции Воган с алыми сердечками по краю.

Доктор-дикарь — один вид коего поверг бы в ужас его коллегу, доктора Шилдса, — оттянул в сторону черную медвежью шкуру, закрывавшую вход в больницу.

По полу тотчас разлился слепящий белый свет. Мэтью зажмурил глаза и пошатнулся.

— Я тебя поддержу, — сказала Рейчел, подставляя свое плечо для опоры.

Снаружи донесся возбужденный шум, состоявший из визга, радостных воплей и смеха. Мэтью увидел перед собой множество коричневых улыбающихся лиц, норовящих придвинуться к нему ближе. Знахарь заорал на них с раздражением, смысл которого был понятен без перевода: «Расступитесь, дышать нечем!»

И Рейчел вывела Мэтью, голого и очумелого, на Божий свет.

Глава сороковая

Первые ряды подавались в стороны, понуждаемые к этому грозными окриками целителя в набедренной повязке. Мэтью и Рейчел двинулись следом за ним, сопровождаемые индейцами, чьи вопли, смех и возбужденные завывания вновь набирали силу.

Мэтью никогда до этой минуты — даже окунись он с головой в бочку рома и нахлебайся вдоволь — не смог бы вообразить себя в подобной ситуации: чтобы нагишом среди бела дня брести при поддержке Рейчел через толпу горланящих и ухмыляющихся индейцев. Его зрение понемногу восстанавливалось после ослепления ярким светом. Он узрел два десятка круглых деревянных хижин с обмазанными глиной или обросшими мхом стенами; на их торфяных крышах росла густая, как на лугу, трава. Меж домами просматривалось поле с частоколом сочных кукурузных стеблей, при одном виде которых могли бы пасть ниц горемычные фермеры Фаунт-Ройала. Две собаки — серая и темно-бурая — начали обнюхивать ноги Мэтью, но лекарь криком прогнал их прочь. То же повторилось и с четверкой голых коричневых ребятишек, с любопытством подступивших к светлокожему пациенту, а затем, визжа и подпрыгивая, пустившихся наутек.

Под стать лекарю, почти все здешние мужчины (такие же узколицые, сухощавые, с бритыми головами и пучком волос на затылке) практически не пользовались одеждой, тогда как на женщинах были накидки из оленьих шкур либо яркие платья, сотканные из чего-то вроде хлопка. Впрочем, иные из женщин оставляли грудь открытой, каковое зрелище повергло бы в обморок добропорядочных колонистов. Ходили они кто босиком, а кто в мокасинах из оленьей кожи. Многие мужчины щеголяли весьма изощренными синими татуировками, какие можно было заметить и у некоторых женщин постарше. Зачастую татуированы были не только лица, но также грудь, руки, бедра и, надо полагать, все прочие места на их телах.