– Почему бы и нет. – Он забрал у меня опустевшую крышечку, налил кофе для себя, сделал обжигающий глоток. – Не позволяй Стуже очаровать тебя.
– Очаровать?
Он кивнул.
– Да. Мы все знаем, как Стужа опасна и грозна, но она ещё и очень красива. Неопытных препараторов это завораживает. С опытом приходит большая уверенность в своих силах. Охота становится почти привычной. А Стужа – почти другом. Многие начинают верить в то, что понимают её больше остальных. Даже слышат голоса или видят пророческие сны. Но если начать слишком верить в это – Стужа не упустит своего. И хорошо, если из-за этой увлечённости не пострадает кто-то ещё.
– Кажется, мне ещё рано до момента, когда я почувствую себя настолько уверенно, что…
– Верно, но ты просила напутствия. Ты станешь хорошей охотницей, Хальсон. Такой момент для тебя настанет, если ты будешь осторожной. И вот тогда – когда ты почувствуешь, что многому научилась – стань вдвойне осторожной.
Поезд качнуло, и Стром придержал меня за локоть, чтобы мы оба не приложились о створку ближайшего отсека.
– Подъезжаем.
Поезд остановился у перрона, от которого прямая дорожка, обсаженная деревьями с двух сторон, вела к центру.
Мы высыпали из поезда неорганизованной толпой и пошли вслед за Кьерки и Стромом.
Рядом со мной оказалась Миссе – она была белой, как нижняя рубашка, и её потряхивало крупной дрожью. Интересно, подходил ли Стром к ней в поезде? Пытался ли успокоить её?
– Не бойся, – сказала я ей. – Будем держаться рядом, хорошо?
Она благодарно кивнула и нащупала мою руку своей.
Каждый раз после такого я грызла себя. Как будто мощная привычка, порождённая жизнью в Ильморе, не давала мне жить спокойно, не пытаясь взвалить на себя кого-то ещё.
В кармане у меня лежало одно из писем Ады – старательное, на разлинованной тупым карандашом бумаге.
«
Талисман, оберег от Стужи. За это мне нужно было держаться, об этом помнить каждую минуту. Препараторы, служба – всё это было только средством, лучшим из тех, которые подарила мне судьба. Я должна была справиться со всем, быть лучшей везде, где можно. Ради Ады, ради всех своих сестёр. Ради матери. Кровь, пронизывающая плоть каждой из нас, соединяющая нас в одно пульсирующее, рассеянное теперь по Кьертании целое, – вот что было важно.
Миссе не имела к этому отношения. Её кровь была мне чужой. Но глядя в её испуганно вытаращенные глаза, я слышала: «Дорогая Сорта, когда ты приедешь домой?», и ничего не могла поделать с тем, что моё сердце рвалось ответить.
Центр был окружён лесом, но более облагороженным – похожим на парк. Кое-где стояли скамейки, и на одной вдалеке сидел, уронив лицо в ладони, человек, легко одетый для такой погоды. Он сидел и не двигался.
Никто не стал подходить к нему. Аллея продолжала уводить нас к центру – бескомпромиссно и прямо.
Сам центр оказался высоким зданием из жёлтого камня со стеклянным куполом. За ним молочно сияла Стужа, но зданию, казалось, это соседство было нипочём. Оно выглядело спокойным – почти уютным.
В просторном зале с очень высокими потолками, открывшемся нам сразу за входными дверями, мы отдали верхнюю одежду молчаливым и быстрым гардеробщикам в тёмной форме, и это было так странно, так буднично. В воздухе витало казённое предвкушение то ли дежурного праздника, то ли медицинского осмотра.
Гардероб, ряды ящиков и шкафчиков с резными деревянными дверцами – здесь можно было оставить вещи. Стены, выкрашенные зелёной краской. Большая и довольно уродливая скульптура у лестницы изображала охотника и препаратора, оседлавших огромного оскалившегося вурра со вздыбленной на холке шерстью, гибким змеевидным хвостом и лохматыми боками.