Но квартира, в которую мы вошли, не казалась ни домашней, ни повседневной. Стром долго копался, ища включатель стенных валовых светильников, а потом – розжиг для очага.
– Можно осмотреться?
– Было бы нельзя, завязал бы тебе глаза, – пробормотал он, мучаясь с очагом.
Судя по всему, он нечасто бывал в этом месте – и камин разжигал нечасто.
– Давайте я?
Он отдал мне розжиг молча – и только теперь я заметила, что пальцы его подрагивают, да и весь он пошатывается от усталости.
Я разожгла огонь, а потом налила воды в чайник и повесила его на крюк. Стром тем временем нашёл в шкафу пару не очень чистых чашек и бутылку с потёртой этикеткой.
Еды в доме не было – не считая пакета сухарей и половины очень твёрдого окорока в промасленный бумаге, поэтому я добежала до ближайшей лавки – Стром сказал, где искать – и купила сыра и хлеба, свежих овощей и шоколада, кофе и молока.
– Вот это пир, как во дворце у владетеля, – сказал Стром, когда я вернулась с бумажными пакетами. Он успел снять чайник с огня и заварить в нём душистые травы. Терпкий аромат плыл в воздухе, который пах до того только пылью и запустением.
На столе появились тарелки – а ещё поля для тавлов с расставленными фигурами.
– Вы хотите поиграть?
– Нет, просто так поставил. Хочу, Хальсон. Но сперва давай поедим.
Вместе мы быстро изготовили с десяток бутербродов и накинулись на еду, запивая её чаем, в который Стром щедро долил снисс. В тот раз я не стала отказываться – и скоро молчание, нарушаемое только движением челюстей, стало дружелюбным.
– Не злись на меня, Хальсон, – вдруг сказал Стром, когда мы оба наелись.
– Я и не…
– Нет, злишься. Злишься сейчас и злилась раньше. Это не повод игнорировать мои приказы – и, так как ты умна, я уверен, больше ты так не поступишь… – Я быстро кивнула. – Это – главный закон ястребов и охотников. Преступать его нельзя, даже когда злишься… Даже когда для злости есть основания. – Он замолчал.
– И что? – осторожно спросила я. – Теперь вы хотите что-то мне сказать?
Он едва заметно улыбнулся:
– Не надейся, Хальсон. Лучше давай сыграем – ты ведь этого хотела?
И мы сыграли – мы играли партию за партией, пили чай и снисс, пока за окном не стемнело.
С того самого вечера всё между нами стало по-другому, а в доме Строма я стала частым гостем – тогда я ещё представить не могла, как часто стану там бывать.
Унельм. Зацепка
Унельм болтался по Парящему порту уже которую неделю, и его первоначальный энтузиазм стремительно шёл на убыль.
Он познакомился с тремя паритерами и десятками носильщиков, официанткой из «Выше неба», лучшего ресторана в порту, и парой посудомоек из забегаловок похуже, уборщиками и продавцом горячих яблок в карамели.
Всё без толку. Он боялся спрашивать о том, что искал, слишком многих и слишком подробно, но даже когда решался задать вопросы, полные экивоков и намёков, не слышал ничего, что могло бы помочь. Никто не видел женщины с родинкой на щеке или не слышал о тайном языке птичьих названий.
Чем дальше, тем больше Ульм убеждался, что его отправили искать пуговицу, оброненную в Стуже, забыв снабдить эликсирами, без которых на жгучем холоде не уцелеть. Каждое утро он рисовал кружок на руке хаарьим мелком, но теперь знал наверняка, что многие рекруты начинали свой день с того же. Их наверняка запустили в порт, как глупых рыб в пруд, наугад, надеясь, что хоть одна случайно наткнётся на крючок.
Ульму не нравилось чувствовать себя рыбой.
Вечер опускался на Парящий порт, как всегда, быстро и неотвратимо. Накрапывал холодный дождь, и Унельм был в отвратительном настроении – как всегда, когда это случалось с ним, он начинал думать о том, что что бы он ни делал, он почти наверняка обречён таки остаться одним из многих, бесконечно плавающих без выхода и цели в затхлом болоте Кьертании, а ещё о Гасси.
Мысли о Гасси были совсем не ко времени – давным-давно Ульм договорился сам с собой держать их на расстоянии, а ему нравилось считать себя человеком слова.
И забавно, что как раз в очередной попытке сдержать его он вдруг увидел Сорту.
Она была в компании Эрика Строма – само собой, ведь он был теперь её ястребом – и ещё нескольких препараторов, взрослых – Унельм всё ещё не мог избавиться от детской привычки мысленно называть «взрослыми» всех, кто казался ему старше тридцати.
Ему не хотелось заговаривать с ней – или хотелось? – он и сам не знал наверняка, поэтому пошёл за компанией на небольшом расстоянии, накинув от дождя капюшон куртки, серой, неприметной.
Компания свернула к «Выше небу» – видимо, у ястребов и охотников постарше деньги водились, раз они шли туда ни с того ни с сего, вечером буднего дня. Ульм пытался расслышать, о чём они говорят, но ветер и дождь заглушали разговор, и до него долетали лишь обрывки фраз.
– Первый – и очень удачно.
– Такими темпами…
– …так ощущается, когда…
– Потом она пронзила его ногу – ничего другого просто не оставалось.
– Хальсон не знала, что…
– Ну и её потрепали, так? Ничего, боевое…