Зов Арктики

Как не хотелось вставать! Болело все тело. Жгло натертые плечи.

В кают-компании снова был полуобед-полуужин.

А потом мы набросили ватники. И хотя полотенце было уже черным насквозь, но я все-таки замотал им шею.

Мы вышли на палубу, и я увидел, что корма уже чуть приподнялась. На льду под корпусом сколачивали леса.

Мимо промчался Громов с мешком на плече.

— Сто пятьдесят два подъема! — крикнул он. — Сам не верю.

— Что, дорогой доктор, возьмем мы столько? спросил Отто Юльевич.

— Не знаю, — неуверенно ответил доктор.

— Надо взять.

И мы навалились.

По палубе бежать было хорошо. Самое трудное место — лестница. На ней я даже задыхался.

Мы изо всех сил торопили тех, кто насыпал уголь в трюме.

— Давай! — кричали мы вниз, туда, где горели тусклые люстры. Там была духота и глаза разъедала угольная пыль.

Рейс с грузом — бегом назад. Снова рейс — снова назад.

Посередине четвертого часа мы сделали как раз сто двадцать шесть подъемов — столько, сколько за первую смену.

Одну минуту я слышал, как Лимчер снова уговаривал Кренкеля. У него опять было плохо с сердцем.

Но Кренкель снова вырвал свой мешок и закричал:

— Не имеете Права! Вы не имеете права увольнять меня с работы!

В голосе его я почувствовал слезы.

А потом он снова попался навстречу мне с полным мешком.

— Сто пятьдесят подъемов! — закричал доктор Лимчер. — Перекур.

Оставался еще час. Мы обогнали бригаду Громова. У них за всю смену было сто пятьдесят два.

Я посмотрел на всех и внезапно почувствовал, какие мы вдруг стали близкие друг другу люди. Самые дорогие.

Перекур кончился, и Лимчер скомандовал:

— Последний час. Не сдадимся?

Из глубины трюма уголь было брать уже труднее. И мы все время торопили тех, кто нагружал там, внизу.

— Сто шестьдесят подъемов! — кричал доктор Лимчер.

— Сто семьдесят! — крикнул он минут через двадцать. — Дотянем до ста восьмидесяти.

Еще бы минут десять — и было бы сто восемьдесят подъемов.

Но около нас уже стояла бригада Громова.

За эту смену мы сделали сто семьдесят восемь подъемов. Перенесли почти пятьдесят семь тонн.

Громов стоял оторопелый и растерянный.

Но когда мы отдавали его людям мешки, он уже командовал:

— А дадим двести! Поставим рекорд!

Было двенадцать ночи.

Ровно сутки назад мы разбивались на две бригады…

Я посмотрел с кормы на лед. Корма сильно уже поднялась.

«Поднялась бы к утру так, чтобы можно было не перегружать больше», — подумал я.

Но в половине шестого утра меня снова поднял Лимчер.

Распорядок дня у нас сбился совсем. Буфетчик весь день накрывал на стол.

Я вошел в кают-компанию с трудом.

На шее кожа была уже содрана. На ногах кожа почему-то почернела.

— Это полопались от напряжения мелкие кровеносные сосуды, — объяснил Лимчер, — у многих так.

Мы сидели вокруг стола. Лица у всех страшно переменились.

— Да, видок у нас, — улыбнулся Лимчер. — Нами только детей пугать.

ЕЩЕ СМЕНУ МЫ РАБОТАЛИ

Еще смену мы работали, и к вечеру весь уголь был перегружен.

Он уже давно не помещался в трюме, а лежал большой грудой на носу.

Но лопасти были все-таки под водой.

Последний груз, который я переносил на нос, были свиные окорока — сорок штук.

— Шабаш, — скомандовал Лимчер, — мыться и спать всю ночь.

Но я не мог заснуть. Я спустился на лед и подошел к корме.

Корма была высоко. Внизу плескалась вода. Мелкие снежинки падали на нее и очень медленно таяли. Вода была совершенно черной.

Я старался разглядеть наши лопасти, присел на корточки и долго вглядывался. Одну наконец я увидел. Она была вся истерзана. Острые обломанные зубцы торчали у нее в разные стороны, как у неаккуратно вскрытой консервной банки.

Корпус корабля тоже был сильно ободран льдами. И вмятины на нем виднелись.

Но мы победили.

Завтра поставят новые лопасти, и мы пойдем дальше.

НОВЫЕ ЛОПАСТИ

Новые лопасти механики ставили по пояс в ледяной воде. Даже не в ледяной, потому что температура воды была минус полтора градуса.

Механики работали в брезентовых костюмах, под костюмами было полно всякой одежды, но все равно выдержать больше десяти минут они не могли.

Потом они полчаса отогревали ноги и руки и снова лезли в воду.

Надо было отвернуть огромные медные гайки. Снять старые лопасти.

Осторожно на лебедке подвести новые. Каждая была ростом почти с меня.

«Только бы не уронили их! Только бы не уронили!» — молился я, когда механики, стоя в воде, налегали на лопасти, чтобы посадить их на вал.

И еще мы без конца спрашивали профессора Визе о прогнозе.

Те двое суток, когда мы работали по перегрузке, он да Русинова вдвоем делали всю научную работу — за всех своих сотрудников.

И теперь он как бы отвечал за погоду.

А нам была необходима безветренная погода.

— Будет шторм, судно перевернется в две минуты, — сказал штурман Хлебников.

Он сказал это так спокойно, что я даже не поверил, подумал, он шутит.

— Как это — перевернется?

— А так. Не видел, как суда тонут? И слава богу. Желаю тебе не увидеть.

Профессор Визе ежедневно обещал слабый ветер с берега.

И ветер выполнял его обещания.

Винт у корабля можно менять только в доке. Или в тихой спокойной бухте. И чтоб вода была теплая.

Среди льдов в океане винт не менял еще ни один корабль в мире.