Зов Арктики

Повар слушал с недовольным лицом.

— Да чего особенного-то: щи — они есть щи, — ворчал он.

— Еще раз повторится такой обед — спишу вас в Диксоне.

После этого обеда ко мне и подошел Кренкель.

Мы в это время как раз разговаривали с Мухановым о поваре.

— Правильно Отто Юльевич сказал, — говорил Муханов. — Что Амундсен писал: «Капитан и повар — два главных человека на корабле». От них зависит вся экспедиция.

— Откуда он взялся, такой поварюга? — спросил я. — Ведь Отто Юльевич внимательно подбирал людей.

— Старый, который всегда плавал с нами на «Седове», отказался. Сказал, не оставлю счастливое судно. А мы все надеялись уговорить. В последний день пришлось взять, кто подвернулся.

Муханов отошел, и Кренкель вдруг спросил, ткнув меня пальцем в живот:

— Привет. Чего это, как я к тебе подхожу, ты сразу так надуваешься? Или я тебя обидел нечаянно где-нибудь? Дашь почитать интересную книжку?

— Конечно, дам, — обрадовался я.

— А корреспонденции слать не будешь?

— Какие корреспонденции? — удивился я.

— В газеты. У нас на борту человек десять пишут в газеты. Весь день сегодня отстукивал: «Корабль, разрезая форштевнем изумрудно-голубые воды Белого моря, прорывается вперед. Завтра корабль будет разрезать форштевнем изумрудно-голубые воды Баренцева моря».

— Я только рисую, а рисунки по радио передавать пока не научились.

— Тогда я с тобой дружу, — сказал Кренкель.

ВТОРОЕ МОРЕ

Второе море — Баренцево.

В Баренцевом море нас слегка покачало. Баллов на шесть.

Еще на берегу я больше всего боялся, что меня станет укачивать. Вот был бы позор!

Конечно, адмирал Нельсон и прочие знаменитости тоже страдали от морской болезни. Но они были знаменитостями, а я с трудом попал на корабль.

Теперь я понял, что надо делать во время качки — надо работать и о ней не думать.

На «Сибирякове». 1932 г.

Еще вчера мы разбились на трудовые бригады. В нашей бригаде был корреспондент Громов и все кино.

Сегодня мы отправились в трюм на переборку овощей.

Мы с Громовым подтаскивали ящики с картошкой. Остальные ее сортировали.

Несколько раз пол под ногами неожиданно накренялся, и я однажды чуть не упал.

— Ребята, а ведь на море шторм, — сказал Громов.

И только тогда я подумал, что вот часа полтора уже качает, а я работаю, и хоть бы что.

Потом нас сменила другая бригада, а мы пошли мыться в душ.

Когда я открыл дверь в каюту, меня встретила гитара. Она ехала по полу мне навстречу.

Три часа назад она лежала на койке. Хорошо еще, что не разбилась.

Я ее привязал покрепче и вышел в кают-компанию.

— Скоро Маточкин Шар, — сказал мне Динамит. — Красивое, говорят, место.

Море уже утихало.

Низко над нами на большой скорости проплывали тучи. Они закрывали верхушки мачт, и даже «воронье гнездо» едва проглядывало.

Мы шли близко от берега Новой Земли. Берега обрывались прямо в море. Волны наскакивали на коричневые каменистые обрывы, оставляли белую пену, отходили, налетали снова. Дальше в тумане были едва видны черные горы. Иногда, когда они выступали из тумана совсем, я видел на них снег.

Мы шли вдоль берега часа полтора. Внезапно горы стали расступаться, и показался залив. Этот залив уходил далеко в глубь земли.

«Да пролив это и есть!» — понял я и сразу закричал:

— Входим! В пролив входим!

Наше кино примчалось сразу. Стали расставлять аппараты.

— Не мог позвать раньше, — ворчали они на меня.

— Сам тебя предупреждал, а опоздал, — говорил Малер. — Так хотел увидеть первым.

Корабль разворачивался и начинал входить в пролив.

У берега наш путь пересек моторный бот. Трое людей сидели там неподвижно, закутанные в темные плащи.

— Рыбаки идут с уловом. Видишь, грузно сидят, — сказал старший штурман Хлебников, который вышел посмотреть на вход в пролив.

Мы вплывали в настоящее горное ущелье. С обеих сторон громоздились над нами горы. Туман разошелся, и солнце освещало склоны прозрачным розоватым светом. А внизу была совсем спокойная, глубокая вода. Лишь иногда ветер нагонял полосы ряби.

На берегу стояли палатки. Рядом с ними горел костер. Там жили рыбаки.

Небо и горы отражались в воде, и солнце подкрашивало эти отражения.

— На такую красоту смотреть бы и смотреть, — сказал корреспондент Громов.

И я только подумал, что прошли мы уже два моря, а льдов еще не встретили, как сразу увидел льдину.

— Льдина! Льдина по курсу! — закричали все.

— Сейчас мы ее рубанем, — сказал капитан Воронин.

Льдина чуть колыхалась в воде, толстая, но изъеденная солнцем.

Ледокол с ходу ударил по ней форштевнем и, даже не дрогнув, пошел дальше.

Льдина мгновенно развалилась, ее куски поплыли вдоль бортов и еще долго прыгали за кормой на наших волнах.

Было уже поздно. Я собрался спать, зашел в каюту, и в это время ледокол сбавил ход.

Я снова выбежал на палубу. Вблизи маячили силуэты кораблей.

Один корабль был огромный, двухтрубный.

— Да это же «Ленин»! Ледокол «Ленин», — узнал его Муханов. — Плохо дело. Вся карская флотилия тут стоит. Видимо, море не пускает.

ПЕРВЫЙ РАЗ Я УВИДЕЛ ИНОСТРАННОЕ СУДНО

Первый раз я увидел иностранное судно. Даже не одно. И среди них — угольщик «Вагланд».