Зорге

Эйко, ты мне рассказывала, какие усилия делали для меня мои друзья, находящиеся на воле. Я это вполне понимаю. Даже не зная об этом до разговора с тобой, я чувствовал это… Благодарность, благодарность и только благодарность! Если вдуматься, я всегда был счастливым человеком. Всю свою жизнь я жил, ощущая любовь людей. Оглядываясь на нашу жизнь, я думаю, что то, что сверкало в ней, подобно ярким звездам, была поистине искренняя любовь. И среди них, как звезда первой величины, сверкала любовь друзей…

Ёко! Ты должна знать, что сияние любви тускнеет от себялюбия и эгоизма. Сам я, к счастью, с рождения был человеком, который до крайней степени не преследовал личных выгод» [716].

В современных японских тюрьмах ждут исполнения смертного приговора годами, а порой десятилетиями. Нашим героям пришлось томиться в ожидании смерти несколько месяцев, но что это были за месяцы… Сохранилось несколько воспоминаний о том, как выглядело заключение членов группы Зорге, и все они не раз цитировались в книгах, но прочитайте их снова.

Свидетельствует Анна Клаузен: «Со двора по темной мокрой лестнице спустили меня в подвал. Там было темно, только у самой двери горела маленькая лампочка. Ничего не было видно: через несколько минут я увидела, что в яме по обеим сторонам у стенок – черные клетки, а в них плотно друг к другу сидели на полу люди. На каменном полу была вода. Полицейские вампиры сорвали с меня одежду, вплоть до белья, туфли, чулки. Один из полицейских запустил свои лапы в мои волосы и, визжа, растрепал их, остальные хохотали, словно шакалы. Меня затолкали в одиночную камеру и бросили вслед только белье. Я осмотрелась. По стенкам текла вода. Соломенная циновка была мокрая. Несло невероятной вонью. В каменном полу в дальнем углу была дыра – параша…»

Доктор Ясуда Токутаро: «В шесть часов утра – подъем. Через час – проверка. Трое тюремщиков спрашивают: жив? Заключенный должен встретить их, распластавшись в поклоне на полу. Далее – завтрак: горстка риса или ячменя, чашка супа. Обед и ужин – из прогнивших продуктов. Если родственники заключенного были бедны, он не получал ничего. Политические узники умирали от дистрофии. Днем – прогулка, двор разделен на восемь секторов… Дни тянулись мучительно долго. Камера – узкий бетонный пенал: пять шагов в длину, три – в ширину. Наверху крохотное оконце с решеткой, деревянный столб, поднимешь доску – он превращается в умывальник. Под стулом – параша. Уйма блох.

Тюремщики не оставляли нас без внимания, часто заходили поиздеваться: “Сколько ты получил за предательство? Небось туго набил мошну?” Надсмотрщики не могли понять, что мы работали ради идеи. Люди шли на смерть не из-за денег»[717].

Известно, что Рихард Зорге старался не падать духом, а для его поддержания по-прежнему тренировал тело – насколько это было возможно в тех условиях, и разум, что тоже оказалось непросто. У него, конечно, не могло быть в камере его любимого эспандера, но, по свидетельствам других заключенных, он использовал время прогулок для тренировок в наватоби – прыжках через веревочку, а возможность получать книги из тюремной библиотеки стала для него настоящим спасением. Изучавший историю Японии на свободе, он не оставил этого занятия и теперь. Ассортимент был невелик: в основном книги по воспитанию или развлекательное чтиво, но тут у Зорге неожиданно оказалась привилегия. «Разрешение или отказ в передаче книг, – вспоминал Мацумото Синъити, – зависели не от каких-либо установленных правил, а главным образом от настроения этого надзирателя. С просмотром книг на немецком и русском языках он сам справиться не мог… иногда он советовался с теми арестованными, которым доверял. Если он обнаруживал на книге малейший след, хотя бы от проведенного ногтя, он запрещал выдавать такие книги, а также те книги, которые, по мнению надзирателя по воспитанию, могли оказать отрицательное влияние на умонастроение заключенного». Но и этого Зорге показалось мало. Он попросил адвоката Асанума покупать ему книги на свободе. Тот не отказал в просьбе (ездил даже за сотни километров в портовый Кобэ, чтобы найти нужные фолианты на иностранных языках), и, по его свидетельству, необычный узник одолел в заключении около ста томов по японской истории. В связи с этим необыкновенно глупо и наивно выглядят сообщения некоторых авторов, что Зорге якобы покупал в тюрьме газету «Экономист» («The Economist») и изучал ее на досуге в камере – японская тюрьма Сугамо совсем не была похожа на библиотеку Гарварда.

Примерно так же вел себя и Одзаки Хоцуми с той только разницей, что его в конечном итоге вполне устраивали книги и на японском языке, хотя начал он как раз с иностранных. В письмах жене он делился с ней мыслями о прочитанном – иногда совершенно неожиданными: «Два тома по истории цивилизации и октябрьский номер “Тоа Мондай” [“Проблемы Восточной Азии”] не разрешили получить, так что получил только одну связку. Удивительно также, почему не разрешили к передаче “Фауста” Гёте, ведь эта книга в переводе есть и в тюремной библиотеке…