Зорге

Возник и еще один вопрос. Если бы он был шпионом Москвы, то мы не понимали, был ли он шпионом четвертого отдела (военной разведки. – А. К.), как сказал Клаузен. Или, возможно, он был шпионом Коминтерна, как сказал Вукелич»[696].

Эти четыре вопроса, если Ёсикава не лукавил, показывают, что токко не очень понимала, кого и за что она арестовала. Ни японский, ни советский след в таком случае не могут во всей полноте объяснить логику задержания ядра группы Зорге, ибо в первом варианте у следствия не должно было оставаться сомнений в причастности группы к деятельности коммунистического подполья, а во втором – в чью именно пользу работали разведчики. Получается, что токко передала груду добытых материалов следователям прокуратуры и те начали работу с нуля.

Впечатление японского прокурора о том, что советские разведчики выполнили свою задачу (вспомним прямое высказывание Мияги на эту тему), а потому очень быстро сознались в своей противозаконной деятельности, снова наводит на мысли о некотором внутреннем анархизме или, если угодно, идеалистическом восприятии коммунизма нашим героем и, как следствие, всей его группой. За долгие годы службы в разведке, за годы подполья Рихард Зорге так и не научился полностью и беспрекословно подчиняться. Его большевистская дисциплина, его мировоззрение как коммуниста носили еще ясный отпечаток принципа демократического централизма, характерного для большевиков 1920-х годов, но полностью уничтоженного во время сталинской перестройки партии и страны в 1930-е. Зорге верил в себя, глубоко верил в идею и в правильность своего пути к ее достижению. Он осознавал себя истинным коммунистом и не готов был сменить это на чувство винтика в большом партийном механизме. Как партийный функционер он прошел чистку, но по большому счету все же никогда не придерживался основной линии в том смысле, что не был готов работать не думая, не умел подчиняться просто так – потому что все подчиняются. У него на все был особый взгляд, он все пытался осмыслить сам, пропустить через себя и по-своему, творчески, интерпретировать. Свобода поистине была для него осознанной необходимостью – так говорил когда-то соратник его двоюродного деда, и в зависимости от понимания этой необходимости он делал то, что считал нужным. Рихард Зорге как будто поступками, всей своей жизнью декламировал строки из «Марша шпионов» Киплинга: «Нет вождей, чтоб вести нас к славе, мы без них на врага наступаем, / Каждый свой долг выполняет сам, не слыша чужого шага». Иногда это приносило ему и решаемой задаче успех. Самый яркий пример – лоббирование наступления Японии на юг, а не на север, но обычно – недовольство начальников и остракизм. Возможно, в конце концов именно эта тяга к внутренней свободе привела Зорге к гибели. Отправленный в Японию на два года и брошенный там на восемь лет, утративший политическое доверие, не получивший внятного руководства и подставленный под удар контрразведки, попав в тюрьму, наш герой пережил, передумал свою жизнь заново и больше не видел смысла молчать. Как только ему были предъявлены свидетельства всех его друзей, соратников, уже давших показания, а также шифровальная книга с ключами для кодирования и лично Клаузеном раскрытый шифр группы, Зорге признал поражение. И то, что он тогда заговорил, сегодня дает нам возможность очень многое узнать о судьбе и подвиге этого человека.

В первое время после ареста допросы Зорге, проводимые обычно либо в специальной комнате, либо в тюремном храме, велись то сотрудниками токко, то прокурором, то ими совместно. Ёсикава Мицусада полностью заполучил обвиняемого 10 февраля 1942 года, его коллега прокурор Тамасава (Тамадзава) начал допрашивать Одзаки 5 марта, а прокурор Ио приступил к беседам с Клаузеном 14 марта. С девяти утра до трех часов дня Зорге допрашивал Охаси (он участвовал в допросах 33 раза). Ёсикава предпочитал браться за дело во второй половине дня и работал до позднего вечера (14 допросов). Он немного говорил по-английски и по-немецки, а для лучшего понимания, когда возникали трудности в переводе, Зорге здесь же печатал свои ответы на машинке на немецком языке. Ёсикава рассказывал позже: «Когда Зорге кончал главу или раздел своих показаний, он зачитывал их мне, а после внесения по моему требованию поправок или дополнений передавал написанное в мои руки. Эти показания были написаны Зорге в одном экземпляре». Эти записи были приобщены затем к судебному делу в качестве вещественного доказательства. Отвечая при этом на вопрос судьи о происхождении записок, Зорге подтвердил, что написал их «согласно требованию прокурора и на тему, им предложенную. Что касается содержания, то оно зависело от моей воли, и я не встречал здесь ограничений»[697].