Знакомьтесь – Тигр!

Слабым утешением послужило то, что его часы, которые гарантированно должны работать при любых суровых условиях на суше, в море или воздухе, успешно прошли последнее испытание. Они все еще негромко тикали, и по светящимся цифрам Саймон мог оценить прогресс своих трудов. Ползти на животе оказалось не так уж и трудно — давным-давно вода сгладила все неровности. Через какое-то время Саймон ударился лбом о стену и так обнаружил, что туннель поворачивает направо. После этого он нащупывал путь уже осторожней и без потерь преодолел остальные повороты. Каждый раз он старался убедиться, что ветер по-прежнему дует, чтобы не тратить время и силы на повороты, которые приведут в тупик. Так прошел примерно час, и в конце концов коридор расширился насколько, что Саймон смог подняться на ноги.

Однако он продолжал продвигаться с осторожностью, ощупывая пол ногой и вытянув вперед руку, чтобы не упасть в какую-нибудь трещину или не удариться головой о каменный потолок. Непроглядная темнота отзывалась болью в глазах и действовала на нервы. Саймон как никогда остро прочувствовал всю муку слепоты. Перед глазами то и дело вспыхивали красные пятна, необходимость полагаться только на тактильные ощущения терзала напряженные до предела нервы. Тянуло опуститься на пол и бесцельно ползти вперед, пока он не погрузится в сон и забвение. Затем нахлынул какой-то детский, безрассудный страх, и захотелось стиснуть кулаки и бить ими о стены, а затем броситься в темноту и разбиться о камни. Бросить попытки спастись и проклинать темноту, моля о несущей облегчение смерти. Ведь темнота, укрывающая мир под небом, — словно слепящее солнце по сравнению с цепенящей жуткой тьмой в местах под землей, где отродясь не было света.

И все же Саймон упрямо двигался вперед, хотя уже почти не понимал, что делает. Он шел все медленней, пока не остановился. Потом заставил себя идти дальше. Затем обнаружил, что снова стоит, и опять заставил себя идти. Отрывки давно забытых песен срывались с пересохших губ и эхом уносились во тьму. Один раз он чуть не оглох от безумного громкого смеха и с трудом осознал, что этот смех вырвался из его горла. Он бормотал глупые, бессмысленные фразы; предложения из совершенно разных бесед сплетались в бессодержательный сумбур. Каждый раз ловя себя на этих предвестниках безумия, Саймон останавливался и замирал до звенящей тишины в ушах.

Собственная безопасность стала ему безразлична. Порой он бежал, словно за ним гнался враг, натыкался на препятствие и падал. Лежал какое-то время, затем заставлял себя встать и продолжать путь. Он покачивался и бился о стены, но шел; спотыкался и падал, но шел; многочисленные ушибы и царапины ныли, но он шел, шел, шел… Он то сквернословил, то молился. Но все же шел, ярд за ярдом, и лишь один маяк мог вывести его из этого ада наяву — дуновение прохладного свежего воздуха.

Непоколебимая жажда жизни вела его, когда истерзанные мышцы молили об отдыхе. Саймон больше не мог смотреть на часы — перед глазами все плясало. Впрочем, в мрачной пустоте не было времени, не было ничего, кроме боли и безумия. Эта кромешная тьма существовала всегда — обволакивающая, пульсирующая, осязаемая. Она вилась вокруг и пыталась захватить его тело: петлей стягивала грудь, тыкалась в виски и жгла глаза, пока Саймону не начинало казаться, будто он бредет сквозь воду. Когда же он рвался из ее хватки, она истончалась и отпускала — лишь для того, чтобы через миг вновь оплести и задержать. Она застревала в горле, словно дым, и ласкала лицо. Саймон думал о свете, и только о нем — о рдеющих углях и мерцающих искрах костров, о бледном, загадочном сиянии луны и тусклом, подернутом дымкой блистании звезд, о лучах машинных фар, о слепящем свете софитов… О беспощадном тропическом солнце, пылающем в аметистовых небесах пустынь. Однако здесь была лишь тьма. И Саймон упорно шел вперед.

И вдруг тьма закончилась.

Саймон завернул за угол, споткнулся о выступ скалы и тяжело упал на валун — он видел его, но не хватило сил уклониться. Он лежал на земле, израненный и до смерти уставший, и вдруг увидел, что камень над ним испещрен слабыми серебристыми огоньками. Он подумал, что наконец сошел с ума; что его глаза изменили ему и теперь насмехаются над его поражением; что зрение утонченно издевается над ним, пытая видениями победы. Медленно, с опаской Саймон поднял голову.

Он видел всю пещеру, в которой лежал, — всю полностью, в высоту, в длину и в ширину. В пещере царила темнота, однако она отличалась от кромешной тьмы, в которой он брел несколько часов. Это был словно восход солнца после ночи. Едва не рыдая от благодарности, Саймон с трудом поднялся и пошел вперед. Через пятьдесят ярдов возник очередной поворот. Свет стал чуть ярче. Саймон обогнул торчащий камень и побрел дальше, терзаясь опасениями, что его надежды не оправдаются. Однако пещера расширилась, и в конце ее был выход, сквозь который Саймон увидел благословенное небо: бездонное и темно-синее вечернее небо, усыпанное оживленно мерцающими звездами.