Знахарь из будущего. Придворный лекарь царя

– Не говорит, однако лицо и левая рука в рубцах от ожогов – смотреть страшно. Наверное, и под платьем ожоги, только не видно. Именно тебя спрашивала.

– Наверное, от рубцов избавиться хочет, – предположил Никита, – только я пластикой не занимаюсь, условий нет.

– Если она без тебя появится, что передать?

– Коли из-за рубцов – не обнадеживай, не возьмусь. Ну а ежели что другое – надо посмотреть. Ты пациентов на завтра приготовь.

– Уже заходили, спрашивали. Я сказал, что ты с утра будешь.

– Правильно.

Никита опять пошел к Елагину. Подходя к дому, увидел: во дворе, у крыльца его возок стоит, стало быть – вернулся.

Никита взлетел по лестнице на второй этаж и заторопился в трапезную – после возвращения домой Елагин всегда откушивать изволил.

Вопреки обыкновению, Елагин сидел за столом один. Перед ним стоял кувшин вина и скромная закуска. Князь был хмур и пьян.

Никита поздоровался.

– Садись, выпьем за упокой души, – не ответил на приветствие Елагин. – Вчера похороны были.

Князь разлил вино по кубкам. Не чокаясь, они выпили.

Никита осторожно спросил:

– По ком тризна? Дочерь царская?

– Знаешь уже? По ней. Государь очень уж убивался. До последнего надеялся, что ты приехать успеешь.

– Ни дня не медлил. Как настоятель о полученном известии сообщил, в тот же час я и выехал.

– Верно, путь долгий. Однако государь приказал тебя впредь из Первопрестольной дальше дня пути не отпускать.

– А как же лекарь иноземный? Да и не один он при дворе?

– Сбежал, как смерть случилась. Полагаю, государь, от печали отошедши, тебе это место предложит.

– Еще в Вязьме предлагал.

– Да ну? А ты?

– Перед тобой сижу, стало быть – отказался.

– Ну и дурак, прости Господи! Счастья своего не понимаешь. Удача сама в руки шла!

– А если бы не Самюэль этот там был, а я? Не при всякой болести лекарь помочь в силе.

– Государю легче было бы. Знал бы он тогда, что никто не помог бы лучше, чем ты. Сам пойми отцовские чувства. Семья – дело святое, для детей все отдашь. Давай выпьем.

Князь говорил слегка заплетавшимся языком, потом внезапно уронил голову на стол и уснул. Никита позвал холопов – отнести князя в опочивальню.

«Ну да, царь обиду затаить на меня может, – размышлял Никита. – Но даже если бы я приехал на сутки раньше, застал бы уже терминальную стадию, почти агонию».

Поправить ничего нельзя.

Утром, после завтрака он направился в лекарню. Народ уже в коридоре толпился, по лавкам чинно сидел – ну прямо как в обычной районной поликлинике. Для полного антуража регистратуры не хватает да криков: «Вы тут не стояли!»

Вымыв, как всегда, руки, Никита начал прием.

Первой оказалась женщина с маститом – он сразу положил ее на операционный стол. После неглубокого наркоза эфиром он взрезал грудь, выпустил гной, сделал перевязку.

Едва отошедши от наркоза, она засобиралась домой.

– Дите у меня некормленое, и еще двое по лавкам сидят. Пойду я.

– Только тогда на перевязки каждый день приходи.

Следующим был мужик с инородным телом в плече. Ранение было старым, рана уже давно зарубцевалась.

– Разбойники года два как из лука стрельнули, – объяснил он. – На ушкуе я плавал. Отбились тогда, а древко стрелы сломалось, наконечник внутри остался. Как рукой двигаю, вроде колет.

– Давно прийти надо было.

Снова наркоз, разрез, удаление железного наконечника от стрелы, перевязка. И – пошло-поехало. Никита даже про обед забыл.

«Фу, вроде закончились все», – он с облегчением выдохнул. Но в этот момент из-за дверей, ведущих в коридор, донесся голос Ивана:

– Все, не принимает он, завтра приходи. А если насчет рубцов, так и не поможет, сам сказал.

Никита вспомнил вчерашний разговор. Говорил ему Иван о женщине с келоидными рубцами. Ладно, надо поглядеть, может – не в рубцах дело.

Он открыл дверь:

– Иван, пусти!

Сам вернулся за стол.

Вошедшая женщина была одета бедно, головной платок на глаза надвинут.

– Садись, говори – что беспокоит.

Женщина молча подняла платье.

Вся левая сторона тела была в грубых, обезображивающих рубцах, стягивающих кожу. Никите одного взгляда хватило, чтобы понять – серьезные ожоги были. Досталось бедняжке, ведь ожоги – вещь очень болезненная, заживают трудно. Это чудо, что она выжила после болевого шока.

– Прости, милочка, не возьмусь – не в моих силах.

Женщина кивнула, опустила платье.

«Да что же она молчит? – изумился Никита. – Ведь с Иваном разговаривала».

Смахнув рукой слезы, женщина повернулась и направилась к двери.

Никита невольно задержал на ней взгляд: что-то показалось ему знакомым в ее фигуре – движение ли, поворот тела.

– Погоди! Повернись! – почти приказал он.

Женщина помедлила, как будто раздумывая, но повернулась.

– Платок откинь, лицо хочу посмотреть.

Женщина медленно стянула платок назад, на шею. Левая половина ее лица была обезображена рубцами, волосы на голове короткие, видимо – не отросли после трагедии. Вид был жутковатый.

Никита невольно сделал шаг назад и тут увидел ее глаза. Это были глаза Любавы.

Не может такого быть! Ведь нищий сказал, что и мать и дочь умерли от моровой язвы. И дом сожжен – он сам видел.

– Любава? – нерешительно спросил он.