Знахарь из будущего. Придворный лекарь царя

Никита и сам ответить не мог. Только значительно позже осознал, задним числом. Видимо, судьба уже подавала ему знак, только не все способны знаки те читать. Но ведь подтолкнуло что-то? Один раз только он деньги пересчитывал – когда вот этот дом покупать собирался.

Ночью снова приснилась мама. Головой качала: «Жив ли ты, сынок? Хоть бы позвонил!» Никита проснулся в холодном поту. Какой звонок? Из шестнадцатого века?

В лекарню пошел невыспавшийся, с тяжелой головой. У кабинета его уже дожидался купец, приходивший к нему несколько дней назад.

– Здравствуй, лекарь. Надумал я живот резать.

– Припекло?

– Да не жизнь это. Либо уже выздороветь, либо умереть, коли судьба такая.

– Пойдем, страдалец. Своих-то, домашних, предупредил?

– Предупредил, дела приказчику передал. Бельишко чистое на всякий случай дома приготовил и деньги с собой взял. Рубля серебром хватит?

– Хватит. Экий ты предусмотрительный, обо всем подумал.

– Иначе-то как? Семья у меня.

Ну да, всем бы так.

Дальше пошло по накатанному. Иван эфир дал, купец уснул. Никита волноваться стал – перед операцией некоторое волнение всегда есть. Но одно дело, когда на аппендикс идешь, и совсем другое – когда диагноз до конца не ясен.

Никита сделал разрез кожи, прошил сосуды, поменял нож. Вот и желудок. Ну, купец, счастлив твой Бог. Нет рака – язва застарелая, каллезная. Рубцы деформируют выходной отдел желудка и часть двенадцатиперстной кишки, так, что мизинец не проходит. Никита сделал резекцию, наложил анастомоз, проверил герметичность швов. Держат хорошо. Убрался из брюха, ушил послойно брюшину, мышцы, кожу.

– Все, Иван, бинтуй, и переносим на койку.

Он вымыл руки, осушил их о полотенце. Ох и тяжел купец, а по виду не скажешь.

Они перенесли бесчувственное тело, уложили на койку. Никита обратил внимание, что очень сильный запах эфира, прямо голову дурманит. Он уселся на табуретку.

Иван остановился рядом:

– Следующего звать?

– Погоди маленько, что-то голова кругом идет, видно – эфира надышался.

Голова закружилась сильнее, и Никита откинулся на стенку спиной. Внезапно накатила сильная слабость, и он лишился чувств.

Как ему показалось – пришел в себя быстро. Вокруг – темень, только крики недалеко да отсветы огня. Светильники масляные, что ли?

Болела и кружилась голова. Никита пощупал вокруг себя рукой: земля, трава, куст рядом. Какая трава, какой куст? Он же в операционной был, в своей лекарне?!

Опершись руками о землю, Никита с трудом поднялся и двинулся в сторону голосов. Его немного покачивало. Е-мое! Да тут же поезд лежит разбитый, «Невский экспресс», на котором он в Питер ехал.

В памяти сразу всплыли все события, как будто это только что произошло. А по всему – не только что, вон – спасатели суетятся, пострадавшие перебинтованы. Похоже, не один час после катастрофы прошел. А как же его пять лет, которые он пробыл в другом времени, в другой жизни?

Никита осмотрел себя. Фартук кожаный, заляпанный кровью, в котором он операцию купцу делал. Он снял его и отшвырнул в кусты. Теперь на нем рубаха шелковая, штаны суконные да короткие сапожки. Пожалуй, теперь его одежда в глаза бросаться не будет. Несовременно одет, не по моде – так сколько сейчас таких?

Никита нащупал на поясе калиту, залез туда и вытащил серебряный рубль, полученный от купца. Улыбнулся – как привет из прошлого. И состояние странное – смесь сна и яви.

Он подошел к вагонам, к людям:

– Дайте кто-нибудь телефон – своим позвонить.

Парень его лет протянул мобильный:

– Звони, дед, успокой своих.

Никита едва не возмутился – какой он дед? Потом провел рукой по бороде: ну да, темно, а борода – вот она. Набрал номер материного телефона:

– Мама, это я, живой и здоровый.

– Ну, наконец-то! А то я звоню-звоню, а ты не отвечаешь. По телевизору такие страхи про катастрофу показывают!

– Мама, я жив! Потом позвоню.

– Ну, слава богу!

Никита вернул трубку парню, поблагодарив его. Тот с нескрываемым любопытством осмотрел его – насколько это было возможно в свете фонарей, и хмыкнул:

– Ну – клоун!

Никита побрел к спасателям – надо было выбираться в Питер. И не сон это был – то, что с ним случилось, и не глюки мозга. И одежда та, почти пятисотлетней давности, место которой в музее, и рубль серебряный – все при нем.