Зимний маршрут по Гыдану

В науке бывают разные чудеса. Частенько исследование второстепенного, на первый взгляд, явления дает куда больше, чем фронтальная атака проблемы. Для арктической этнографии весьма плодотворным оказалось исследование одежды. Пятьдесят лет тому назад этнографы выделили два разновременных «пласта» в типах одежды на Севере. Возникла идея о двух компонентах культуры северных народов: об одном, общем во всей зоне, самом древнем, и втором, более позднем, который связывали с различными пришельцами. Появился впервые термин «циркумполярная культура». Он означал, что в Арктике, у ее коренного населения, была когда-то единая культура. Но, опять-таки, почему же единая? То ли среда этому причиной, то ли единство происхождения жителей всех районов Заполярья? Всяческих хитроумных точек зрения было высказано множество. Однако ни одну из них нельзя принять целиком. В итоге сложилось представление о некоем «этническом субстрате» — населении, которое заселило высокие широты еще в неолитическое время, этак тысяч шесть лет назад. Это проявившееся в реинструкциях этнографов население неожиданно стало играть во всех исследованиях весьма значительную роль. Это население поглощалось разноязыкими, разновременными, разнокультурными пришельцами. Это население оставляло след в культурах современных народов. Это население нивелировало северные культуры. Так как уралоязычные народы в Арктике бесспорно наиболее древние, искать следы неолитических аборигенов следовало у них. Вся проблема замкнулась на вопросах происхождения народов уральской языковой семьи. В основном на происхождении самодийцев.

Кроме Чукотки нет полуострова в Северном Ледовитом океане, где бы не жили самодийцы (самоеды). Сейчас они представлены на Севере четырьмя народами: ненцами, энцами, нганасанами и селькупами. Ненцы расселены от Скандинавии до Енисея — их больше всего по численности. Селькупы живут в среднем течении Оби. Нганасаны, самые северные оленеводы в мире, кочуют в центральных тундрах Таймыра. Самые малочисленные самодийцы — энцы остались только в низовьях Енисея. Все эти этнонимы появились только в 30-х годах нашего столетия. До этого времени восемь столетий обходились единственным наименованием «самоеды», не вдаваясь в детали.

Надо сказать, что путаница с различными самодийцами была изрядная. Самое раннее письменное известие о них относится к концу XI века. В «Первоначальной Русской Летописи» приводится рассказ некоего новгородца Горяты Роговича: «…послах отрок свой в Печеру, люди, иже суть дань дающе Новугороду; и пришедшю отроку моему к ним, оттуда иде во Югра же людье есть язык нем и седят в Самоядью на полунощных странах».

Вне всякого сомнения, сей мобильный отрок был не первым европейцем, узнавшим о «самояди». Наверняка Горята Рогович слыхал от кого-то об этих аборигенах «полунощных стран» прежде, чем дать задание отроку. Однако летопись не сообщает, откуда отрок получил данные для разработки маршрута. Так, долгое время и у нас, и за рубежом только и знали, что «в стране мрака» живет некая «самоядь» самого фантастического облика. Еще во времена Герарда Меркатора, когда о Земле было известно уже достаточно, на севере картографы того времени помещали людей с песьими головами, людей с лицом на груди, одноногих и одноруких чудищ. Можно, конечно, поискать корни этих бредней и обнаружить связь совершенно различных источников. Например, о встрече норманнов на Севере с одноногим аборигеном рассказывается в саге об Эйрике Рыжем, где викинг Турфинн Карлсевне лично видел удивительного однонога. Сами «самоеды» — ненцы, нганасаны и энцы в своих мифах населяют северную сторону всякими «сиге», «нгатаре», «вайнга», «баруси» — сказочными существами, однорукими и одноногими. Адам Олеарий, посетивший Россию в XVII веке, раскрыл загадку легенд о людях с лицом на груди: он видел самоедов в парках с капюшонами, и даже ему показалось, что у этих людей нет плеч, однако многоопытный путешественник знал все же, что это просто такой покрой одежды.

Что же касается песьих голов, то достаточно вспомнить шапки северных аборигенов из шкуры с головы, скажем, оленя, где сохранялись и уши. Трудно ли было простодушному средневековому мыслителю увидеть песьи головы при таких головных уборах?