Зигфрид

Так, расцеловавшись с каждой из нимф, Зигфрид, наконец переправился на другой берег.

Небольшое королевство Гьюкингов лежало между страной франков, страной гуннов и страной готов. Уже давно умер старый король, и страной правили три его сына, три брата, три короля. Первые два: Гунтер и Гернот, иначе звавшийся Хогни, были рослые и храбрые воины, предводители дружин, младшего звали Гутторн. Не любимый братьями и сестрой, юной королевной Кримхильдой, за хитрость и жадность, он большую часть времени проводил в обществе своей матери, королевы Уты, и был во всем, как две капли воды, похож на нее. Про королеву Уту говорили, что она была злая колдунья.

Был вечер, и семья Гьюкингов сидела за ужином в одном из залом своего замка, старый рассказчик Тассо, как обычно, вел неторопливое повествование об Иосифе, Иакове, Рахили и Ревекке.

— Ревекка, преемница Сарры, — начал свой рассказ старый Тассо, — была статной, широкой в кости пожилой женщиной с золотыми серьгами, с крупными чертами лица, сохранявшими еще многое от той красоты, которая когда-то подвергла опасности Авимспеха Герарского. Черные глаза ее глядели из-под высоких подведенных свинцовым блеском бровей, умно и твердо, нос у нее был крепкий, мужской вылепки, с сильными ноздрями, орлиный, голос низкий и полнозвучный, а верхнюю губу покрывал темный пушок. Волосы Ревекки, причесанные на прямой пробор и спускавшиеся на лоб густыми серебристо-черными прядями, окутывало коричневое, низко свисавшее за спиной покрывало, зато янтарно-смуглых ее плеч, гордой округлости которых, как и ее благородных рук, годы почти не изменили, — плеч ее не прятали ни покрывало, ни узорчатое, без пояса, шерстяное, до щиколоток платье, которое она носила. Еще недавно ее маленькие, жилистые кисти рук, быстро исправляя огрехи, сновали между руками женщин, которые сидя к ткацкого стана, — навои его были колышками прикреплены к земле под открытым небом, — пальцами и палочками продевали и протягивали сквозь основу льняные нити утка. Но она велела прервать работу и, отпустив служанок, ждала сына внутри своего шатра госпожи, под волосяным скатом и которого встретила почтительно живым и нетерпеливым взглядом.

— Иаков, дитя мое, — сказала она тихо низким своим голосом, прижимая поднятые его руки в своей груди. — Время пришло. Господин хочет благословить тебя.

— Меня? — спросил Иаков, бледнея. — Он хочет благословить меня, а не Исава?

— Тебя в нем, — сказала она нетерпеливо. — Сейчас не до тонкостей! Не рассуждай, не мудри, а делай то, что тебе велят, чтобы не вышло ошибки и не случилось несчастья!

— Что прикажет мне моя матушка, благодаря которой я живу, как жил в то время, когда находился в ее утробе? — спросил Иаков.

— Слушай! — сказала Ревелла. — Он велел ему настрелять дичи и приготовить из нее кушанье по своему вкусу, чтобы подкрепиться для благословения. Ты можешь сделать это быстрее и лучше. Сейчас же пойди в стадо, отбери двух козлят, заколи их и принеси мне. Из того, который окажется лучше, я приготовлю отцу такое кушанье, что он у тебя ничего не оставит. Ступай.

Иаков задрожал и не переставал дрожать, пока все не кончилось. В иные мгновенья ему приходилось делать над собой большое усилие, чтобы не стучали зубы. Он сказал:

— Милосердная матерь людей! Каждое твое слово подобно слову богини, но то, что ты говоришь, очень опасно. Исав сплошь волосат, а дитя твое, за небольшими исключениями, гладко. Вдруг господин дотронется до меня и почувствует гладкость — кем я окажусь перед ним? Самым настоящим обманщиком, — и не успею я оглянуться как навлеку на себя проклятье вместо благословенья.

— Ты, значит, опять мудришь? — прикрикнула она на него. — Проклятье падет на твою голову. Я отвечаю. Прочь, и давай козлят. Беда будет.

Он уже бежал. Он помчался к склону горы, где неподалеку от стойбища паслись козы, схватил двух весеннего приплода козлят, прыгавших возле матки, и перерезал им горло, крикнув пастуху, что это для госпожи. Он спустил их кровь перед богом, перекинул их себе через плечо и пошел обратно с колотящимся сердцем. Козлята висели у него сзади, поверх кафтана — с детскими еще головками, кольчатыми рожками, рассеченными глотками и остекленевшими глазами, — рано принесенные в жертву, предназначенные для великой цели. Ревекка стояла уже и делала ему знаки.

— Скорее, — сказала она, — все готово.