Жизнь взаймы, или У неба любимчиков нет

Зрители на трибуне заволновались. Лилиан видела – Торриани смотрит на нее снизу, машет ей, показывает на трассу, снова на нее оглядывается и знаками показывает, мол, все в порядке, ничего страшного. И вот это напугало ее больше всего. «Разбился!» – пронеслось в голове, и она замерла как пришибленная. Судьба ударила исподтишка, когда не ждешь, на каком-то из поворотов этой треклятой гонки. Секунды налились свинцом, минуты тянутся часами. Безумная карусель на белом полотне дороги казалась уже только страшным сном, в груди черной дырой зияла жуткая пустота – пустота ожидания. Наконец раздался механический голос из репродуктора:

– Машину Клерфэ, номер двенадцать, на повороте вынесло с трассы. Другой информации пока нет.

Лилиан медленно подняла голову. Все вроде бы по-прежнему – лучистая синева неба, нарядная пестрота трибун, белопенная кипень цветущей сицилийской весны – но где-то во всем этом образовалась бесцветное пятнышко, некая туманность вакуума, в котором вот сейчас, хватая ртом воздух, борется за жизнь Клерфэ, а может, уже и не борется. Всей своей до неправдоподобия жуткой осклизлой хваткой смерть уже подбирается к ней, неся с собой бездыханность, а потом и не постижимую человеческому разуму тишину – тишину небытия. Она обвела глазами всех вокруг. Неужто проказа этого знания незримо запятнала ее одну? Неужто только она одна ощущает это так, словно в ней самой начался распад всех клеток и каждая гибнет от удушья по отдельности, умирая собственной смертью? Она вглядывалась в лица. И не видела ничего, кроме жажды сенсации, сладострастного предвкушения чужой смерти, пусть не явного, пусть скрытого маской притворного сожаления и испуга, но и тайной радости, что роковая участь постигла другого, – эта радость ненадолго разгоняла флегму их чувств, как укол дигиталиса стимулирует на время работу слабого сердца.

– Клерфэ жив, – объявил диктор. – У него незначительная травма. Он сам вывел машину на трассу. Он продолжает гонку.

По рядам трибун, Лилиан хорошо это слышала, пробежал ропот. Она видела, как меняются лица людей. Теперь в них читалась смесь облегчения, радостного восхищения, но и разочарования. Молодец, выкарабкался, не дрогнул, дальше едет, что значит кураж! И каждый на трибунах в эти секунды ощутил кураж в себе, словно это он, несмотря ни на что, едет дальше, – сейчас даже распоследний мелкий жиголо чувствовал себя героем, даже рохля подкаблучник мнил себя презирающим смерть храбрецом. Жажда сенсации, верная спутница риска, выделила из тысяч надпочечников адреналин и погнала его в кровь зрителями. За этот впрыск они и платят, покупая билеты!

От вспышки гнева у Лилиан на миг потемнело в глазах. Она вдруг люто возненавидела всех вокруг, каждого по отдельности и всех вместе, мужчин, молодцевато расправляющих плечи, женщин, кокетливо стреляющих глазками, ей была ненавистна даже волна явной симпатии, прокатившаяся по трибунам, великодушие толпы, лишившейся вожделенной жертвы и сменившей жажду смерти на восхищение, она возненавидела даже Клерфэ и, хотя тут же поняла, что это просто реакция на страх, несмотря ни на что, продолжала его ненавидеть – за то, что согласен участвовать в этих дурацких игрищах со смертью.

И впервые с тех пор, как она покинула стены санатория, вспомнила о Волкове. Но тут увидела, как внизу подъезжает Клерфэ. Увидела его окровавленное лицо, увидела, как он вылезает из машины.

Механики проверяли машину. Меняли колеса. Торриани стоял возле Клерфэ.

– Чертова шина! – горячился Клерфэ. – Из-за нее всю морду разбил и руку вывихнул. Но машина в порядке. Дальше ты поедешь.

– Понятно! – крикнул капитан. – Торриани, пошел!

Торриани уже запрыгнул на сиденье.

– Готово! – крикнул шеф-механик.

Машина сорвалась с места.

– Что с рукой? – спросил капитан. – Сломал?

– Нет. Вывих или что-то вроде того. Плечо.

К нему уже спешил врач. Боль была несусветная. Клерфэ сел на ящик.

– Хана? – спросил он. – Надеюсь, Торриани не подкачает.

– Ехать вам точно нельзя, – сказал врач.

– Лейкопластырь! – заорал капитан. – Широкий, фиксируйте плечо, на всякий случай.

Врач только головой покачал:

– Вряд ли поможет. Если почувствует, что может ехать, сам скажет.

Капитан рассмеялся:

– Он в прошлом году подошвы себе сжег. И все равно поехал. Я имею в виду – ступни сжег, не обувь.

Клерфэ все еще сидел на ящике. Его как будто выпотрошили. Доктор тем временем накладывал бандаж ему на плечо. Надо было на дорогу смотреть, думал он с досадой. Ехать быстрее, чем можешь, еще не значит быть богом. Неправда, будто только человеческому мозгу дано изобретать средства, помогающие превысить природную скорость передвижения. Вошь, забравшаяся в перья орла, тоже шустрее самой себя, разве нет?

– Что случилось-то? – спросил капитан.

– Да все шина проклятая! На повороте вынесло. Деревце по пути зацепил. Руль крутануло. Хана, короче.

– Вот если бы тормоза подвели, мотор отказал, рулевая тяга полетела – это была бы хана! А тачка ведь едет, едет! Мало ли кто еще сойдет! Гонка не кончена, еще не вечер! Для Торриани это первая Тарга. Надеюсь, справится.