Жизнь взаймы, или У неба любимчиков нет

Они и вправду остановились. Увидели, что он на ногах, может сам идти. А что кровь – не страшно, только лицо разбито. Он обежал машину. Осмотрел покрышку. Протектор отслоился. Вот черт! Это надо же, шина-то совсем новая! Быстро отрезал болтающуюся полоску резины, ощупал шину. Малость сдулась, но не совсем, должна выдержать, если на поворотах не гнать. Рука, похоже, только вывихнута, перелома нет. Значит, попробует рулить одной правой. Главное – до бокса дотянуть, там Торриани его сменит, там и техники, и врач.

– С дороги! – заорал он. – Машины!

Повторять не понадобилось. Сверлящее пение приближающегося мотора уже нарастало из-за холмов, люди уже карабкались вверх по склону, рев усилился, заполняя собой все вокруг, взвизгнули в заносе протекторы, и машина, свирепая, приземистая, неудержимая, как снаряд, бомбой пыли пронеслась мимо и скрылась за поворотом.

Клерфэ уже снова был за рулем. Рев моторов подействовал лучше всякого укола.

– Разойдись! – кричал он. – Все отойдите!

Он уже подавал назад вниз по склону, выкручивая на ходу «баранку», а едва запустил мотор, – машина послушно двинулась вперед. Он выжал сцепление, переключил скорость, выехал на дорогу, и, вцепившись в руль как можно крепче, поехал медленно, думая только об одном: дотянуть до бокса, уже недалеко, скоро прямой участок, там я смогу ее удержать, всего пара поворотов осталась.

Позади уже ревела следующая машина, уже приближалась, уже выходила на обгон. Клерфэ держал дорогу из последних сил. Он стиснул зубы, он знал, что не пропускает идущего сзади, знал, что это не по правилам, что это нечестно, но он просто вынужден ехать посередине, он не мог иначе, пока наконец тот, сзади, на повороте не обошел его справа. Поблескивая очками, весь белый от пыли, пилот, обгоняя его, вскинул руку – должно быть, разглядел и разбитое лицо Клерфэ, и его шину. На секунду Клерфэ ощутил благодарный прилив товарищеской солидарности, но сзади он уже слышал очередного приближающегося соперника, и на смену солидарности тут же нахлынула ярость, худшая из всех, какие только бывают – беспричинная и бессильная.

«Сам виноват! – подначивал злобный голос где-то глубоко внутри. – Размечтался, а надо было на дорогу глядеть! Это только для самоучек гонки – романтическое приключение, тут только ты и машина, а все остальное – ненужный риск, а то и беда, к черту всех воздушных фламинго, к черту все чувства, надо было повороты аккуратнее проходить, колеса беречь, а теперь-то что, теперь поздно, слишком много я теряю, вон еще одна таратайка меня обходит, а за ней следующая, этот прямой участок – погибель моя, они пролетают, как шершни, а я их пропускай, к черту Лилиан, что ей здесь надо, и меня к черту, раз сам я ни к черту!»

Лилиан сидела на трибуне. Она чувствовала напряжение и азарт стиснутых на скамейках зрителей и старалась ему не поддаваться, но совершенно себя от него оградить оказалось выше ее сил. Рев множества моторов оглушал в тысячу раз сильнее любой анестезии, через уши внедряясь в мозг, парализуя волю, отключая сознание и подчиняя его массовому психозу.

Лишь немного погодя, пообвыкнув, она опомнилась, и внезапно все снова встало на свои места. Адский шум теперь, казалось, отделился от происходящего. Он висел над трибунами сам по себе, а внизу сами по себе, проносились маленькие пестрые автомобильчики. И вообще все там было какое-то игрушечное – человечки в белых и цветных комбинезонах торопливо катили колеса и тележки-домкраты, капитаны, словно фантиками, сигналили флагами, табличками с цифрами и вымпелами, а всем этим командовал механический голос диктора из репродукторов, объявлявший минуты и секунды, – смысл его объявлений она даже постепенно стала понимать. Все это похоже на бега, а пожалуй, и на корриду – люди по доброй воле вовлекаются в игру с опасностью, где игрушкой – человеческая жизнь, а смертельный риск в полной мере осознается лишь непосредственными участниками.

Лилиан чувствовала: что-то в ней противится этому бездумному азарту. Слишком долго и слишком близко сама она живет на волосок от смерти, чтобы не ощущать фривольность подобной забавы. Вот так же детишки норовят перебежать дорогу перед самым носом проезжающей автомашины. Когда под колеса кидаются – и гибнут – безмозглые курицы, это еще куда ни шло, но когда курицам уподобляются люди, тут восторгаться нечем. Слишком серьезная штука жизнь, слишком серьезная штука смерть, чтобы с ними играться. И мужество вовсе не в бездумной удали, тогда это просто дурь, мужество – это когда ты осознаешь опасность.

– Клерфэ! – произнес кто-то рядом. – Где же Клерфэ?

Она вздрогнула:

– А что с ним?

– Да давно должен был пройти.