Жизнь взаймы

— Нет, ты ничего не понимаешь. Иначе ты не стала бы разбрасываться теми крохами, что остались от твоих денег! Конечно, твой отец.

— Знаю, дядя Гастон. Он был настоящий транжира! Но существует гораздо больший транжиры, чем он.

— И кто же это?

— Сама жизнь. Она растранжиривает тебя и меня, и всех других.

— Чушь! Салонная болтовня! Наслушалась большевистских бредней! Пора уже отвыкнуть от этого. Жизнь слишком серьезная штука, чтобы так болтать о ней!

— В том-то и дело. Поэтому приходится платить по своим счетам. Дай мне денег! И не делай вид, что отдаешь свои. Это мои деньги!

— Деньги! Деньги! Это всё, что ты знаешь о жизни!

— Нет, дядя Гастон! Это всё, что знаешь о ней ты!

— Вот и радуйся! Иначе у тебя давно уже ничего бы не было.

Гастон с недовольным видом выписал чек. — А что будет дальше? — спросил он с горечью в голосе, помахав чеком, чтобы просохли чернила. — Что будет потом?

Лилиан смотрела на него как завороженная. «Мне кажется, он экономит даже на промокашках», — подумала она.

— «Потом» для меня не существует, — сказала Лилиан.

— Так все пытаются уверять. А потом, когда у них не остается ни гроша, они приходят к тебе, и ты должен свои скромные сбережения.

Её снова охватил гнев, ясный и сильный. Лилиан вырвала чек из руки дяди.

— Хватит причитать! Иди лучше и покупай себе американские акции, тоже мне патриот!

* * *

Лилиан шла по мокрым улицам. Пока она была у Гастона, прошёл дождь, но солнце выглянуло снова, и его лучи отражались на мокром асфальте и в лужах, собравшихся вдоль тротуаров. «Даже в лужах отражается солнце, — подумала она и улыбнулась. Быть может, и сам Господь отражался даже в дяде Гастоне. Но в какой части его сути?» В дядюшке его трудней было найти, чем голубизну и блеск неба в грязных потоках воды, устремившихся в ливневые люки. Господа было сложней найти в большинстве людей, знакомых её. Они просиживали дни напролет за письменными столами в своих конторах, будто им уготованы две жизни Мафусаила, и в этом заключалась их безотрадная тайна! Они жили, словно смерти не было вообще. Но жили они подобно мелочным торговцам, а не как герои. Они давно отогнали мысль о быстротечности жизни, и прячут головы, как страусы, и играют в иллюзорную мещанскую игру, будто жизнь беспредельна. Даже самые дряхлые из них, стоя на краю могилы с трясущимися головами, пытаются обмануть друг друга, преумножая то, что уже давно превратило их в рабов самих себя, — деньги и власть».

Лилиан взяла банкноту в сто франков, посмотрела на нее и решительно бросила в Сену. Это был по-детски символический жест протеста, но её это не трогало. Просто сам поступок доставил ей удовольствие. Чек дяди Гастона она, разумеется, не стала выбрасывать. Лилиан пошла дальше, пока не оказалась у бульвара Сен-Мишель. Жизнь здесь била ключом. Люди неслись сломя голову, толкались, спешили, солнечные лучи сверкали на крышах сотен автомобилей, ревели моторы, у каждого человека была какая-то цель, и все стремились достичь её как можно скорее, и все эти мелкие цели настолько заслоняли собой конечную цель человеческой жизни, что казалось, будто её вообще не существует.

Она перешла улицу между двумя рядами нетерпеливых горячих монстров, прикованных красным светом светофора, как и Моисей перешел некогда море с народом Израиля. «В санатории всё было иначе, — подумала она. — Там конечная цель напоминала страшное солнце, которое никогда не садилось, и люди жили в его лучах, стараясь не обращать на него внимание, но и не отворачивались от него, и это наполняло их более глубоким понимание жизни и придавало мужества. Тот, кто знал, что уже не жилец, что он уже убит, и не мог избежать смерти, но мог смотреть ей в лицо с этим понимание и мужеством, тот уже не был просто животным на заклание. Такой человек чем-то даже превосходил своего палача».

Лилиан подошла к отелю. У неё снова был номер на втором этаже, чтобы не подыматься высоко. И продавец даров моря стоял перед входом в ресторан. — Есть чудные креветки, — заявил он. — Сезон устриц уже почти закончился. Теперь только в сентябре они снова будут вкусные. Вы к тому времени ещё будет тут жить?

— Конечно, — ответила Лилиан.

— Хотите, я вам выберу креветок? Самые хорошие — серые. Правда, розовые на вид лучше. Так вам — серых?

— Да, серых. Я сейчас спущу вам корзинку. И ещё полбутылки розового вина, самого холодного. Попросите у Люсьена, у старшего официанта.