Жизнь впереди

Прежде из года в год Алеша устраивал после каждого экзамена с высоты балкона на седьмом этаже феерию воздухоплавания: отслужившие свое прямое назначение листки с «билетами» служили материалом для этих опытов. Алеша по возвращении с экзамена домой непременно уничтожал эти «билеты» с криками торжества и восторга, он даже изображал нечто вроде исступленного дикарского танца — ритуал освобождения от школьных оков. Почти физическое наслаждение испытывал он, разрывая на части бумажную пачку и развевая мельчайшие ее клочья по ветру.

В этом году бабушка, когда он возвращался после экзаменов, выпрашивала бумагу для хозяйских, кухонных надобностей. Алеша отказывал ей, но и не буйствовал больше на балконе. Он сберегал теперь «билеты», он складывал программки в особую папку, он сохранял их, как реликвии, как памятные материальные свидетельства своего нового, сознательного труда в школе, одновременно тяжелого и сладостного…

Так постепенно отложены были на память «билеты» по географии, физике, зоологии, химии, Конституции СССР. И вот уже впереди оставались последние, завершающие экзамены — история и литература.

В день истории Алеша освободился очень рано и дожидался Толю на школьном дворе.

Ребята гоняли по солнечному двору футбольный мяч. Как давно уже Алеша не пробовал силы в игре! Пожалуй, он теперь плохой «нападающий»… Незаметно он втерся в чужую игру и только начинал входить во вкус, только ощутил в себе первые искорки беспокойного и счастливого азарта, как его окликнул Сережа Анисимов, спросил, где Харламов.

— А я откуда знаю!

— Поищи. На экзамене он уже был и ушел. А его, понимаешь, директор спрашивает.

— Ну, а я тут при чем?

— Чего же ты сердишься, не понимаю. Обращаюсь к тебе, как к товарищу, ну!.. Надо его срочно найти. Сходи-ка, Громов! Сходи скоренько за ним домой и приведи. Живо!

— Охота была! Да не пойду я за ним. Ну его совсем!

— Директор спрашивает! Понимаешь?

— Мало ли что! Ничего я не понимаю, — ответил Алеша и вернулся в игру.

Но несколько минут спустя его снова позвали, — на этот раз его окликала в окошко Татьяна Егоровна. Он отправился к ней, выслушал ту же просьбу: необходимо срочно разыскать Колю Харламова и привести к Александру Петровичу.

— А почему… почему я?

— Кто же лучше тебя, близкого друга, знает, где его искать! — сказала заведующая учебной частью. — Правда ведь?

Алеше надо бы признаться, что никакие они больше не друзья. Но тогда пришлось бы долго объясняться, а может быть и оправдываться перед Татьяной Егоровной. Скрепя сердце он согласился исполнить просьбу.

Алеша выполнил поручение, как парламентарий, посланный в неприятельский лагерь.

С порога, по старой пионерской привычке, он по-военному вытянулся, как полагалось в особо важные и официальные минуты, и коротко и сухо изложил дело.

Наступила пауза. Коля был смущен и сказал растроганно:

— Спасибо… Спасибо, Алеша!

Тогда Алеша круто повернулся и ушел.

Харламов вскоре нагнал его, шел вместе с ним, рядом с ним, и удивлялся: зачем он вдруг понадобился директору?

Алеша ответил, что не знает, ничего не знает. А только Анисимов и Татьяна Егоровна велели: разыскать и привести!

Странно!

Алеша согласился, что очень странно, тем более что ему сказано было — срочно!..

А в это время в кабинете директора школы происходило объяснение между Александром Петровичем, завучем и классной руководительницей седьмого «А».

Евгения Николаевна выложила все, что думает о Коле Харламове, она высказала также свои предположения о причинах, вызвавших развитие столь неприятных особенностей в душевном складе этого очень одаренного мальчика. К сожалению, ей ни разу не довелось встретиться с его отцом. Но мать Коли она хорошо знает и, кажется, может утверждать, что на помощь в семье Харламовых в разумном воспитании мальчика рассчитывать не приходится. Пятерки, неизменные и действительно блестящие успехи Николая Харламова в школе безнадежно вскружили голову мамаше…

Александр Петрович слушал молча, с суровым видом.

Тогда вмешалась Татьяна Егоровна.

— Я знаю одно, Александр Петрович, — сказала она, — я знаю, что даже взрослые люди с установившимся характером и то меняются, поддаются влиянию, становятся лучше или хуже.

— Спасибо за открытие.

Татьяна Егоровна, возбуждаясь все более, продолжала:

— Образ мыслей и общественное поведение и все душевные качества — это не врожденные свойства. Нет! Не врожденные…

— Еще раз спасибо… Но и это тоже мне отлично известно, Татьяна Егоровна. Скажу вам больше: мы с вами, именно мы, педагоги и воспитатели, несем главную ответственность за формирование характера, за развитие коммунистических навыков у молодежи. И в поведении их, и в мышлении… Так давайте будем прививать эти навыки и бороться с другими, антиобщественными, некоммунистическими… Я нисколько не сомневаюсь, что вы полностью разделяете со мной эту мысль. Но о чем же тогда спор? Объясните, пожалуйста, в каких грехах вы хотите непременно меня уличить?

— В одном. Только в одном: в несправедливом, в непродуманном, простите, в непедагогическом отношении к Харламову, одному из самых лучших наших учеников…

— Вот как!