Жизнь впереди

Последний экзамен проходил в предгрозовых сумерках. За раскрытыми окнами недвижимая, насторожившаяся тишина. На крыши и фасады домов, на стены класса, на самые лица экзаменаторов и учеников ложилась одинаковая ровная темень.

Экзамен длился час и другой. А туча глухо рычала, собираясь с силами.

Алеша в ожидании, когда его вызовут, написал в тетради: «Как по-твоему, кто живописец?» — и подвинул тетрадь к Толе.

Толя написал в ответ: «Скорее всего, лысый. Видишь, все время карандашиком вертит».

За столом комиссии, кроме знакомых педагогов и представителя райкома комсомола, были трое неизвестных.

Алеша присмотрелся, подумал, написал снова: «Карандашик не факт. Тогда у нас Анечка первая художница, она никогда не выпускает карандашика из рук. Погляди вон на того, в пенсне… Ничего не слушает, только глазеет».

Но Толя внимательно посмотрел не на человека в пенсне, а на притихший, замерший под тучей тополь за окошком и сделал новую приписку: «Пускай хоть в пенсне, какая разница. А гляди, хватит сейчас дождь да зарядит до вечера, Пушечная наша и утонула!»

Как раз в этот миг пронзительным блеском озарило насквозь двор, а там ударил гром такой ярости, такого буйного, клокочущего неистовства, что весь класс вздрогнул, а лысый незнакомец пугливо засеменил к одному из окон. Он поспешно закрывал окно и знаками торопил ребят, чтобы сделали то же с двумя остальными.

Прошло еще минут пять. По стеклам застучали первые, редкие, но крупные капли. Под налетевшим вихрем закручинился тополь. Вскоре послышался шум дождя по крышам. В классе совсем стемнело. Лысый с карандашиком опять поднялся и, все так же ступая на цыпочках, повернув выключатель у двери, открыл свет.

Вдруг спокойный дождь сменился бурным ливнем, с каждой секундой он набирался все большей силы, дошел уже до бешенства, захлестал ураганом, ревом наполнил мир. Казалось, дома должны содрогаться под такими ударами, и было непостижимым чудом, как могут выдерживать подобный напор стекла. Земля и крыши дымились.

— Тебя! — толкнул Толя.

— Громов! — повторил Григорий Наумович.

Алеша, смущенно улыбаясь, косясь на бурю за окошком, прошел к столу экзаменационной комиссии, взял билет и, еще не поглядев на него, отошел в сторону для обдумывания. Такой невиданной, такой величественной и грозной была картина ливня, что он еще несколько секунд не мог отвести от нее глаз.

Но вот он обернулся лицом к товарищам. Толя выразительными кивками спрашивал: «Какой билет?» Алеша глянул наконец, — что за билет пришелся на его долю? Это было ему все равно, он хорошо подготовился по всей программе… Семнадцатый билет!.. Нет, вовсе не все равно!.. Семнадцатый билет!.. Маленький клочок бумажки в его руке был на этот раз свидетельством большой удачи, знаком крупного счастливого выигрыша… Семнадцатый билет — тот, единственный из всех, содержание которого сразу наполнило его силой и восторгом. Торжествуя, он показал Толе на пальцах: 17!

«Капитанская дочка!»

Он может говорить об этой повести целый час, только бы его не остановили! Он повторит слово в слово все, что слышал на уроке Григория Наумовича, добавит еще и свои мысли, чего не найти ни в каких учебниках, ни в каких пособиях!

Шум непрекращающегося ливня за стеклами представился ему теперь отзвуком бурь, властно захватывающих его воображение: так бушевало народное восстание, грозившее смести империю Екатерины и ее временщиков-рабовладельцев; так боролся и потом бесстрашно, мужественно и гордо погибал Пугачев; так противостояла всем роковым испытаниям верная и сильная душа простой русской девушки Маши Мироновой; так прорывался пушкинский гений в далекие годы родной истории…

Алеша не обдумывал билета, он только был вновь переполнен испытанными прежде чувствами: радостью, которая входила в него со страниц пушкинской прозы, и той глубокой, цепкой сосредоточенностью, с какой он слушал незабываемый для него урок Григория Наумовича.

Его позвали к столу. Алеша отдал билет и услышал голос своего учителя, громкий голос, чтобы преодолеть шум грозы:

— «Капитанская дочка»? Ну-те, расскажите нам все, что вы знаете о «Капитанской дочке»!

Вдохновляясь любовью, обретенной за год упорного труда, волнуясь от выпавшей на его долю великой удачи, Алеша сказал, глядя уже невидящими глазами на экзаменаторов:

— Хорошо! Но только… только я прошу, очень прошу… не останавливайте меня. Ну, пожалуйста, — взмолился он, — не говорите «довольно»!

Он услышал смех за столом, и несколько голосов вразнобой ответили ему согласием, — не скажут они «довольно!», раз он так просит…