Жизнь в диссонансе (ЛП)

Драко зачали во время войны, родили за два месяца до конца. Во второй же он переродился в другого человека, вопреки всем делам, обещавшим ему иное будущее. Он переродился в нечто, незапятнанное ненавистью и злобой, которые владели отцом. Так что, может, и отец изменился. Может, проиграв, Люциус наконец-то понял, что важнее — за что все это время сражался Драко. За жизнь и свою семью.

Отец любил Драко, несмотря на то, что тот не смог стать человеком, которого желал видеть Люциус. И Драко любил отца вопреки тому же. Под влиянием ярости он мог быть жесток, осуждая Люциуса за его решения и жизнь, к которой они привели, но от любви, скрытой под всей этой злостью, было лишь больнее.

На зал суда опустилась тишина, и Драко оторвал взгляд от затылка отца. Ему хотелось уйти, сбежать от растущего в груди напряжения, но тогда бы мать осталась одна.

— Голосуем.

()

За Финком, ушедшим добывать еду и чай, захлопнулась дверь, и Гермиона, медленно поворачиваясь, обозрела стены. По периметру кабинета протянулась шкала времени с происшествиями, разнесенными друг от друга так, чтобы рядом оставалось место для относящихся к ним фактов. Такую же Гермиона сделала в своей квартире, но помимо прочего на ней упоминались все встречи с Малфоем и имеющаяся информация об «Эйфории».

Он сказал про месть. О’Кифа пришлось исключить из подозреваемых — на прошлой неделе обнаружили его тело. Финк поинтересовался, зачем она приплела сюда дело Уайетта, но, увидев, какое событие записано первым, вопросов больше не задавал.

Гермиона перешла к столу со стопками колдографий, распределенных по вероятности, и схватила первую. Им придется изучить каждую, чтобы проверить, не связаны ли эти люди с компаниями, с которыми связан Малфой или жертвы, а потом разобраться с каждым псевдонимом.

Месть.

(Август 1999)

Сердце билось о ребра, пальцы не гнулись и тряслись, пока Драко снимал часы и кольцо. Он потянулся в сторону, бросая их на прикроватную тумбочку, и, расстегнув последние две пуговицы, на которых остановилась Грейнджер, стащил с себя рубашку.

Гермиона с раскрасневшимися щеками наблюдала за ним полуприкрытыми глазами, подернутыми дымкой и с отблесками золота. Она прикусила нижнюю губу, и Драко наклонился поцеловать ее, отбрасывая рубашку. Его ладони скользнули по ее бедрам, талии, ребрам и переместились на спину. Пальцы нащупали застежку, Гермиона коснулась его груди горячими нежными ладонями, и он, передумав, выпустил бретельку.

Драко огладил позвонки, дошел до кудряшек, рассыпавшихся по спине, а она, скользнув языком меж его губ, обвела кончик его языка. Гермиона опустила руки ему на бедра, от неуверенности то приближаясь к ремню, то избегая, но все-таки дотронулась до пряжки. Драко, подцепив бретельки на ее плечах, потянул вниз, подавшись бедрами навстречу ее движениям.

Тяжело дыша, она запрокинула голову, послышался звук расстегиваемой молнии.

— Подвинься назад, — голос вышел низким, хриплым, почти что рыком.

Гермиона все же расслышала, оперлась на локти, а Драко, стащив брюки и пинком отправив их на пол, присоединился к ней, и они синхронно переползли к центру. В темноте спальни ее глаза казались почти черными. Драко дотронулся до ее щеки, обвел большим пальцем нижнюю губу и склонился к шее.

Вдохнул глубоко, устраиваясь между ее разведенными ногами — их тела совпали идеально, как ему и представлялось. Он быстрым движением лизнул ее кожу, Гермиона, устроив ладони у него на лопатках, огладила спину. Драко покрыл ее шею поцелуями, прихватывая кожу, и добрался до трепещущей жилки.

В нем горела острая потребность поглотить, овладеть, войти сейчас же, но он взял себя в руки. Драко собирался не торопиться, а растянуть этот момент, выжать все, что можно. Он хотел узнать ее. Так, как по-настоящему можно узнать человека. Когда тот в отчаянии или загнан в угол. Когда тот проигрывает, побеждает, спит, когда кончает, когда думает, что его никто не видит. Вот тогда ты знаешь человека. А прежде тебе известно лишь то, что показывают, и то, о чем ты подозреваешь, когда человек забывается. Драко пообещал себе, что изучит все ее тело и не подведет ни ее, ни себя.

()

Кровь веретенницы, густая, ярко-фиолетовая, темнеющая на свету, вызвала у Клива приступ нечленораздельного бормотания. Никто в Англии не держал веретенницу, но двоим власти дали разрешение на работу с кровью: один к этому моменту уже закончил, поэтому Гермионе оставался только Дом Гэри.

Он работал в финансовом отделе какой-то кредитной организации, которая, на первый взгляд, была никак не связана с уже известными Гермионе компаниями, но она не собиралась полагаться на эту информацию. Два года назад во время перерыва на обед Дом Гэри улучшил Рябиновый отвар, сидя в своем кабинете, что показывало его хорошим зельеваром и предполагало, что он мог хранить ингредиенты на рабочем месте.