Порыв холодного ветра качнул поломанную дверную створку казенного постоялого двора, начальник которого давно сбежал, у дверей были привязаны два коня — упитанный и худой. Мужчина подложил несколько полешек в жаровню. Убийца поднялся и тяжелым камнем придавил дверь. Сквозь щель он заметил, что пошел снег, его конь, переступая на месте, цокал копытами».
…Был только этот отрывок, иероглифы были напечатаны правильно, не было ошибочных замен иероглифов, но заголовка тоже не было. Я поднялся и сделал круг вокруг стола, потом открыл дверь кабинета и вышел налить воды; воспользовавшись случаем, У Сун ворвался внутрь, в два прыжка вскочил на стол и улегся перед компьютером, глядя на монитор. У него такая привычка — если я не помешаю, при первой же благоприятной возможности забраться на стол и смотреть на компьютер, а иногда еще создавать неразбериху в тексте, своей лапой нажимая на клавиатуру и расставляя неуместные знаки препинания. Я немного подумал и сел писать ответное письмо:
«Здравствуй, прочитал рассказ, написано интересно, и хотя в плане развития сюжета много нестыковок, но если крепко подумать, то можно состыковать. Язык простой и понятный, не похоже на человека, который никогда не писал раньше. Во время нашей сегодняшней встречи имела место некоторая неучтивость. Может быть, это выглядит как явный подхалимаж, но я хочу сказать, что не ожидал встретить настоящего мастера. Если вещь и в самом деле написана прямо сейчас, то это вызывает восхищение, вот только не знаю, все ли ты досконально продумал, потому что написание рассказа подобно запуску воздушного змея: даже если начало и хорошее, высота полета зависит от последующей техники управления. Почему убийца хочет убить мужчину, на самом деле не так уж важно, однако ключевым элементом является девушка, она придет или нет, а если придет, то каким будет финал, вот что мне любопытно. Ты говорил, что испытал влияние моего творчества, не смею строить догадки, но возможно, есть связь с моим ранним рассказом про то, как убийца преследовал плотника, только в том рассказе я все очень тесно увязал с точки зрения логики: плотник смастерил отвратительное орудие пыток, поэтому его и преследовали, не то что загадочное бегство у тебя. Правда, мне так понравилось начало, не могу оторваться. С нетерпением жду продолжения, желаю всего хорошего».
У Сун спокойно лежал рядом и не буянил. Тотчас же я получил ответное письмо, всего два слова: «Сейчас пишу».
Я снова заварил себе чаю, но потом понял, что больше не могу его пить. Моя комната убиралась каждый день, однако, не знаю почему, в ней царил полнейший беспорядок. Это — порочная практика одинокой жизни: во время уборки даже не замечаешь, как снова все раскидываешь.
У меня были близкие отношения, она была отличным переводчиком с итальянского, у нее был прекрасный итальянский, а еще лучше она умела писать по-китайски. Она перевела несколько очень сложных литературоведческих работ, они все мне понравились. Когда я в первый раз встретил ее, она выглядела очень обычно: без макияжа, с коротко постриженными завитыми волосами, прижатая к груди книга, длинная плиссированная юбка. Пальцы ног выглядывали из босоножек, красный лак на ногтях стерся более чем наполовину. Я подошел к ней, чтобы выразить свое уважение, она слегка кивнула мне:
— Я тебя знаю, ты можешь писать длинными предложениями.
— Наверное, это оттого, что я прочитал слишком много иностранной литературы.
— Однако ты вырос, мысля короткими предложениями.
— Что ты имеешь в виду?
— Твоя челюсть как короткая фраза, внутри всего один глагол.
— Какой глагол?
— Резать.
— Может быть, я смогу попробовать.
— Был такой итальянский писатель Верга[62], ты его знаешь?
— Совсем не знаю.
— У него была фраза: «все вещи, вырастая, подобны змее».
— Интересно. Однако в твоих переводах тоже змеи.
— Если оригинал подобен змее, мне остается только танцевать со змеями. А ты должен создавать собственные литературные формы, ты больше меня, то, что я говорю, глупо, но ты не будешь против поговорить со мной еще раз?
— Наоборот.
Что-то привело меня в смятение: что бы могло значить мое «наоборот»? В конце концов я сказал: «Я хочу еще много раз говорить с тобой». Хотя на самом деле через пятнадцать минут у меня должно было быть выступление, я на него не пошел, мой редактор получил за меня премию, присужденную за написанные мной длинные предложения.
Она заботилась обо мне, покупала мне сорочки подходящего размера, исправляла мои идейные заблуждения, указывала на изъяны в моих текстах, я научился делать салаты, использовать глаголы и сушить ей волосы феном.
Когда мы расставались, я сказал:
— Это мой предел, потому что я могу вести только ту жизнь, к которой привык, и быть только таким человеком.
— Почему ты не можешь быть еще счастливее, стать еще лучше?
— Моя трагедия в моих возможностях, мои недостатки — это опиум для души. Ты же знаешь, пока мы были вместе, я ничего не написал, был словно запойный пьяница.
— Как ты чувствуешь: перед смертью ты вспомнишь обо мне?