Жизнь и смерть генерала Корнилова

Лицо Верховного в это время было бледно-желтого цвета, зрачки расширены. Говоря: «Мы должны взять его!» и о «немедленной гибели армии», он жестикулировал биноклем в руке. После этого опять наступило молчание.

– Ваше Высокопревосходительство, хорошо было бы, если бы Вы приказали штаб перевести в другое место. Ведь противник бьет по роще уже второй день. Не дай Бог несчастья.

– Да, да, Хан, об этом и я думал. Это правда. Завтра утром прикажу, чтобы штаб перевели вон в те хаты, что стоят от нас вправо. Они вне обстрела! – говорил Верховный, соглашаясь со мной.

Проходя мимо батареи, он подошел к офицерам, разговаривал с ними и пробовал принесенную пищу. Офицеры опять начали просить Верховного беречь себя.

– Спасибо, спасибо! Хорошо, хорошо, господа! – говорил он, смеясь.

Было уже совсем темно, когда мы возвратились на ферму. По прибытии туда Верховный сейчас же подошел к телефону, сообщил начальникам участков о демонстрации большевиков и приказал быть бдительными. Было приказано также не разводить никаких огней и ничего не варить.

Уже снаряды начали рваться перед домом Верховного и в центре рощи. Но чаще всего рвались они перед домом Верховного. Их оглушительные разрывы действовали на нервы людей и животных.

Еще с вечера я сам закрывал окна в комнате Верховного старыми мешками и сеном, чтобы извне не было видно света свечей, горящих на столе. Ежеминутно прибывавшие раненые своими стонами еще больше нервировали людей, нервы которых и без того были натянуты до крайности. Верховный то и дело подходил к телефону, спрашивая о состоянии то одной, то другой части. Меня он несколько раз посылал прислушиваться к стрельбе большевиков. Взобравшись ночью на крышу дома фермы, я увидел со стороны Екатеринодара три длинных линии беспрестанно мигавших огней. Я доложил об этом Верховному, который также влез на крышу дома.

– Да, много их скопилось там. Вот где кончаются их фланги! – говорил Верховный, спустившись с крыши, войдя в комнату и делая отметки на своей карте.

– Что, Хан, товарищи крепко держатся еще? Не собираются бежать? – спросил меня сидевший на голой земле недалеко от крыльца и мявший в руках сено генерал Деникин, когда я вышел из комнаты Верховного.

Между прочим, он был назначен на пост генерал-губернатора Екатеринодара, в случае его взятия.

– Нет еще, Ваше Превосходительство! – ответил я.

Генерал Деникин был мрачен, а тут же сидевший возле него его адъютант, штабс-капитан Малинин, шутил, говоря:

– А я, Хан, совсем было собрался поужинать в Екатеринодаре!

В штабе всю ночь кипела лихорадочная работа. Вести с фронта приходили одна хуже другой. Лучшие начальники выбывают из строя. Верховный неразговорчив, мрачен и мечется, как раненый лев в клетке. Он то подходит к телефону, то выходит на двор и прислушивается к стрельбе, то, качая головой, снова возвращается в свою комнату и, опершись левым коленом на стул, схватившись руками за голову, застывает на некоторое время над картой. Потом бросается на кровать и укрывается полой бурки. Через пять минут вскакивает и быстро опять идет к телефону.

– Как дела? Что? Без перемен? Что? Говорите – огонь все усиливается?!

– Пока сижу! Двигаться нет сил! – отвечает генерал Марков.

– Иван Павлович, от генерала Эрдели есть какое-нибудь известие? – спрашивает Верховный, заглянув в штабную комнату.

– Никак нет, Ваше Превосходительство! – отвечает желтый, как лимон, генерал Романовский.

– Этакий неудачник Эрдели! Куда его ни пошли, всюду неудача! – говорил Верховный, возвращаясь к себе.

Генерал Эрдели, посланный в тыл большевикам, не давал Верховному о себе никаких сведений до 31 марта, когда присутствие конницы было необходимо теперь же Верховному. Вообще, в этот раз я видел перед собой другого человека, а тот Верховный, которого я знал много времени, куда-то исчез.

Верховному доложили о смерти полковника Неженцева. Известие это, казалось, не произвело на него никакого впечатления. Спокойно выслушав по телефону доклад о смерти полковникаНеженцева и придя в свою комнату, он застыл над картой, но через несколько минут он резко поднял голову и сказал Долинскому и мне:

– Вы знаете, господа, что полковник Неженцев убит? Только недавно я говорил с ним по телефону.

В голосе его в эту минуту было столько тоски и отчаяния, что мы сразу поняли, как тяжела была для него эта потеря. Глаза его были неестественно открыты и блестели на желтом от усталости лице. Мне показалось, что я вижу на лице Верховного ту предсмертную пыль, о которой когда-то говорил мне Курбан Кулы. Я постарался отогнать эту мысль, так как сила веры в Верховного у меня была все так же сильна, как и в первые дни встречи с ним в Каменец-Подольске.

Всю эту ночь Верховный провел без сна.

Последние минуты великого бояра

31 марта 1918 года.