Жизнь и смерть генерала Корнилова

– Иван Павлович, будьте в штабе. Хан и Долинский со мной, – и, застегнув бекешу, вышел на улицу.

– Стойте! Кто вы такие? – спросил Верховный, заметив нескольких человек, стоявших посреди улицы и стрелявших неизвестно куда. Все, в том числе и Верховный, стояли по колена в липкой грязи.

– Мы – корниловцы, корниловцы! – отвечали те, продолжая стрелять, не узнав Верховного.

– Стойте, наконец! Я командующий! Куда вы стреляете? Эта сторона станицы принадлежит нам, значит, вы стреляете по своим! Идите сейчас же в штаб! Я приказал собраться там всем! – кричал Верховный, отсылая их в штаб.

Около штаба был кто-то ранен, его подняли и унесли в лазарет, а в штабе была страшнейшая паника. Люди метались и твердили, что мы окружены и нас уничтожат большевики. Штабные так разволновались, что некоторые из них просили священника, в доме которого стоял штаб, достать им на всякий случай штатское платье. Один только генерал Романовский был спокоен. Вообще, я должен сказать, что я никогда в жизни не видел такого спокойного человека, как генерал Романовский. В тяжелые критические минуты он бывал желтый, как лимон, но всегда спокоен, как Верховный. Паника в штабе продолжалась до прихода туда Верховного. Как только пришел туда он, все успокоились и каждый ловил каждое слово, сказанное им.

– Ничего страшного нет! Это простая демонстрация со стороны товарищей с целью попугать нас. Через полчаса все это окончится, так как мною заранее были приняты меры на такой случай! – успокаивал людей Верховный.

Действительно, не прошло и часа, как все успокоилось, и Верховный возвратился в дом дьякона.

Около десяти часов я попросил у Марии Ивановны для Верховного ужин.

– Какой ужин? – удивилась она. – Ведь я отослала его вам в штаб по вашей же просьбе с человеком, который держал лошадь Покровского.

Оказалось, что после нашего ухода пришел черкес и унес весь ужин, сказав, что Верховный приказал ужин доставить в штаб. Когда я об этом доложил Верховному, то он хохотал от души над находчивостью черкеса.

– Пусть ест! Наверно, был очень голоден! – говорил он, смеясь.

18 марта Верховный принял явившегося к нему бывшего председателя Государственной думы Родзянко. Когда я доложил Верховному о приходе Родзянки, он сказал:

– Пусть войдет, я очень раз встретить его в такой обстановке!

– Ваше Превосходительство! Прикажете приготовить для него намыленную веревку?! – спросил генерал Романовский полушутя-полусерьезно.

– Пожалуй, Иван Павлович, не найти вам такую крепкую веревку, которая могла бы выдержать его! – смеясь, ответил Верховный.

– Лавр Георгиевич, простите меня, старика! Вот где суждено было встретиться с вами, – говорил Родзянко, протягивая Верховному обе руки.

Верховный встал и подойдя с улыбкой к Родзянко, взял его за руку и хотел усадить, но, заметив отсутствие стула, обратился ко мне и сказал:

– Хан, пожалуйста, дайте нам стул!

Когда я принес стул, то услышал заданный Верховным вопрос:

– Надеюсь, вы теперь знаете, что представляет из себя русский народ?

– Как же, как же, знаю! Чтобы черт его взял! Ходил на них в атаку! Они нас так прижали, что на старости лет пришлось драть от них, как зайцу. Ну, слава Богу, Лавр Георгиевич, добрался до вас. Ради Бога, еще раз прошу простить старика, да забыть о прошлых промахах и ошибках, тем более что теперь мы с вами идем по пути исправления их.

Во время этого разговора участились разрывы снарядов около дома дьякона. Их громкие разрывы очень нервировали Родзянко, который советовал Верховному перейти в другое место, менее обстреливаемое.

– Я привык к этому. Вот уже третий день они рвутся над этим домом. Вот Хан знаток дела, а и он говорит, что ничего не случится! – говорил Верховный, указывая на меня и глядя ласковыми глазами, когда я поставил на стол три стакана чаю.

Генерал Романовский задал мне вопрос:

– Ну, что, Хан, все будет хорошо?

– Я спокоен, Ваше Превосходительство! – ответил я, собираясь выйти, когда Родзянко, поглаживая свою щеку, успевшую покрыться густой белой растительностью, еще раз сказал:

– Все же, Лавр Георгиевич, советую вам перейти в более спокойное место.

Не успел я выйти, как раздался выстрел в кухне, вход в которую охранялся конвойцами.

– В чем дело? – спокойно спросил Верховный у начальника конвоя, ротмистра Арона, выйдя на кухню.

– Нечаянно выстрелил часовой! – ответил бледный ротмистр Арон.

– Значит, он до сих пор не умеет обращаться с оружием! – резко заметил Верховный Арону и, круто повернувшись, возвращаясь к себе в комнату, хлопнул дверью.

Вся кухня от выстрела наполнилась газом, а с потолка от сотрясения воздуха упало много извести, смешанной с пылью.

Скоро Родзянко ушел. Верховный попросил еще чаю, но я доложил, что сахару у нас нет, ибо господин Родзянко уничтожил весь наш запас.

– Последний кусок, который я дал ему, был взят у конвойца и очищен мною от грязи ножом! – закончил я.

– Неужели, Хан, он шесть стаканов чаю выдул за такой короткий срок? – смеялся Верховный. – Да, жаль старика! Не повезло ему. Он освободил русский народ и сам же первый поднял против него оружие! – говорил Верховный, глубоко вздыхая.