Жизнь и смерть генерала Корнилова

На душе было тяжело и горько. Ну – пусть, если повешенные были виновны, а если нет, что было так возможно в обстановке похода?! А если тут был донос контрразведки, фатальная ошибка или просто жертва обмана? Бедный ты народ! Во всех случаях молчишь ты, как повешенный! Тебя и любят, и вешают. Кто виновник тому? Темнота! А разве можно темноту рассеять веревкой или оружием? Есть средство только одно – свет! Но при нем не бывает темноты! А этого-то света нет кругом!

Домой я возвращался, еле передвигая ноги. Было уже совсем темно. Сладкий напев вальса не может заставить меня забыть только что виденное и перенесенное.

– Света дайте, света! – бормотал я, идя.

Войдя в комнату, я застал Верховного спокойно шагавшим из угла в угол, с опущенной на грудь головой. Остановившись и глядя при свете лампы на меня горящими, как уголь, глазами, он спросил:

– Где вы были, Хан?

Я сказал.

– А, повесили? Всех?

Он тряхнул головой, как бы жалея и стряхивая что-то тяжелое, и, приподняв указательный палец, твердо произнес:

– Без этого, Хан, с ними не обойдешься!

Григорьевская и Смоленская

22—23 марта 1918 года.

После того как было достигнуто соглашение с кубанцами, 17 марта, их отряд прибыл в Ново-Дмитриевскую станицу, был расформирован и влит в состав Добровольческой армии. Тут же был выработан и общий план действий под командованием Верховного, который должен был вести армию на Екатеринодар и занять его. Зная, что в Георгие-Афинской станице, через которую должна была идти армия к Екатеринодару, скопилось много большевицких сил, Верховный решил обмануть их, устроив демонстрацию. Для того чтобы отвлечь их внимание и разбить силы, им были посланы в Григорьевскую – Корниловский полк, а в Смоленскую – генерал Богаевский с партизанами. Обоим было приказано захватить эти станицы и по мере возможности без лишних потерь. Была дана задача, взяв эти станицы, постепенно двигаться в тыл Георгие-Афинской станицы. А тогда, когда большевики разделят свои силы для защиты Григорьевской и Смоленской, – с оставшимися войсками в Ново-Дмитриевской станице Верховный должен был ударить на Георгие-Афинскую.

– Митрофан Осипович, ударьте на Григорьевскую ночью, часов в 12, когда товарищи будут спать. Поставьте свои часы по моим! – сказал Верховный, вызвав к себе 22 марта, после обеда, полковника Неженцева.

Как только полковник Неженцев получил боевую задачу и ушел, Верховный опять погрузился в карты и весь ушел в них.

– Ваше Высокопревосходительство, почему Вы, да и генерал Романовский во время чтения донесений всегда смотрите в карту и почему вообще вы очень много сидите над ней? – спросил я Верховного в этот вечер.

– Вот почему, Хан, я всегда у карты. Когда мне докладывают о противнике в том или ином месте, то я, глядя на карту, вижу в этом месте живых людей. Расспросив докладывающего о местности, я приблизительно могу сказать, какова сила противника и серьезна ли занимаемая им позиция, – объяснил мне Верховный.

Не желая больше ему мешать, я вышел в соседнюю комнату, т. е кухню, где Баткин горячо доказывал Долинскому несходство французской революции с русской – бескровной. Спор был интересный. Я подсел к ним и увлекся разбором и доказательством прекрасного оратора Баткина. Орудийный обстрел был обычным для нас явлением, и разрывы снарядов ничуть не мешали нашей интересной беседе. Даже сам дьякон в этот день был бодрее, чем когда-либо. Очевидно, он тоже привык к этой «музыке», думая, что не так страшны пушки, снаряды и их изобретатели, как ему казалось в первый день.

– Что же, вот уже скоро неделя, как «они» долбят в одно и то же место, а с нами хоть бы что! Дом стоит на месте, как всегда, и мы живем в безопасности. Сам Спаситель охраняет нас! – говорил дьякон.

– Это отчасти верно, но можно еще приписать и тому, что большевики не умеют стрелять из орудий! – заметил опытный артиллерист Великой войны Фока. – И еще…

Тут дьякон не выдержал и, не дав Фоке закончить фразы, набросился на него, говоря:

– Ты что, хочешь, чтобы «они» угодили в наш дом? Слава Богу, что эти прохвосты не умеют стрелять… – и, заметив присутствие в спальне Марии Ивановны, дьякон, понизив голос, шепотом «крыл» большевиков и читал нотации Фоке.

В это мгновение раздался оглушительный разрыв. Дом затрясся, точно его кто-то толкнул, зазвенели разбитые стекла и посуда. Все взглянули в недоумении друг на друга. Распахнулась дверь, и на пороге комнаты показался Верховный, позвавший меня и Долинского. Мы бросились к нему.

– Вы посмотрите, что творится в комнате! – сказал Верховный, покрытый грязью в буквальном смысле слова, с ног до головы.

Войдя в комнату, мы увидели, что вся она была залита липкой грязью. Стекла были разбиты вдребезги. Стол Верховного с бумагами и картами тоже был залит грязью. Долинский и я принялись очищать Верховного, а Фока и Мария Ивановна начали убирать комнату и постель его. Оказалось, снаряд ударил в лужу под самый фундамент дома. И после этого Верховный все-таки оставался жить в этом же доме, несмотря на то, что я и Долинский просили его переселиться в другой дом.