Жизнь и смерть генерала Корнилова

Большевики, узнав о нашем намерении перейти через Кубань, поспешили подвезти из Екатеринодара и Кавказской новые силы товарищей к Усть-Лабе. Мост, как вам известно, был занят большевиками. Обоз оставался брошенным на произвол судьбы без всякого прикрытия. При таком сложном положении, армия не могла парировать все удары. Я не говорю, что она сдалась бы, но могла быть уничтожена до единого человека. Вот в эту минуту у меня в голове встал вопрос, как вывести ее из этого положения? Принимая во внимание психологию большевиков, я решил сыграть на ней. Это был единственный козырь в моих руках. Когда большевики, высаживаясь из поезда, шли густыми цепями на Маркова и Неженцева, я приказал открыть огонь по их поезду. После удачных попаданий поезд должен был уйти из сферы нашего огня, что и было сделано. Наступавшие товарищи, увидя уходивший поезд, вообразили, что комиссары попросту удирают, оставив их на съедение кадетам, и потому, круто повернувшись, побежали назад догонять свой поезд. Воспользовавшись этой отсрочкой, я приказал очистить мост и перебросить обоз на ту сторону реки. Генерал Богаевский, подкрепленный корниловцами, медленно отступая, дал возможность перейти через реку всей армии и, сам перейдя, удержал в своих руках мост, который я приказал взорвать. Нахлынувшие товарищи остались по ту сторону моста ни с чем! Вот и все! – закончил свои объяснения Верховный.

– А может быть еще такой пункт впереди, Ваше Высокопревосходительство? – спросили мы.

– Нет! – смеясь, ответил Верховный, и начал шутить над нами, говоря, что мы сегодня струсили. – Правда, господа, сегодня день был очень тяжелый, и я чувствовал это больше, чем кто-либо! – сказал он, вздохнув.

«Действительно, ты сильно веришь в себя и в свое дело, и эта сила веры заставляет нас верить в тебя, а это творит чудеса и чудеса именно твои – Корнилова! С тобой не страшно, и мы преодолеем все препятствия, как бы они ни были трудны и сложны!» – подумал я про себя, глядя на его желтое усталое лицо. Мне казалось, что эта моя мысль заразила и всю армию – она тоже думала так, как я.

От Некрасовской станицы до аула Шенджи

7—8 марта 1918 года.

Было около пяти часов утра, когда нас разбудить разрыв первого снаряда, пущенного большевиками в Некрасовскую. После первого прилетел с шипением и свистом и разорвался другой, потом с такой же силой и шумом третий, четвертый. Снаряды беспрерывно рвались целый день над домом, где жил Верховный. К часам 9 утра были вдребезги разбиты выходившие на улицу окна и все стекла террасы. Раз, когда Верховный выходил из дома, пуля от разорвавшегося снаряда пролетела и застряла в дверях на вершок выше его головы. Я, выковыряв ее, показал ему.

– Спрячьте ее, Хан, – приказал Верховный.

Эту пулю и еще одну, вынутую из пола в доме священника, я передал в музей имени генерала Корнилова в Екатеринодаре.

У меня создалось такое впечатление, что кто-то специально сидит в Некрасовской и точно, корректируя стрельбу, передает перелет и недолет. На площади, где помещался обоз, были убитые и раненые. Обстановка была такова: левый берег реки Лабы, куда мы должны были переброситься, был занят большевиками, которые, засевши в камышах, еще с вечера начали беспрерывно обстреливать станицу. Со стороны моста через Кубань на оставленного в арьергарде полковника Неженцева, напирала главная сила Сорокина. Полковник Неженцев, стоя под артиллерийским огнем большевиков, то и дело присылал одно донесение за другим, указывая на свое тяжелое положение. Учитывая все это, Верховный решил перебросить армию на ту сторону реки Лабы. С этой целью, взяв полковника Боровского, он приказал одним ударом очистить левый берег реки Лабы и обеспечить переправу, на которую, как только она будет взята, двинется обоз.

В ночь на 8 марта полковник Боровский, стремительно бросившись на большевиков со своими славными юнкерами, рассеял их и захватил переправу. В 4 часа ночи Верховный уже стоял у переправы, пропуская мимо себя обоз. Полковник Неженцев в это время, планомерно отступая, подошел к северной части станицы и ждал, чтобы спуститься к переправе. В три часа дня обоз и авангард уже занимал Киселевские хутора, где мы, разместившись по хатам, провели ночь. На рассвете началась ружейная и пулеметная пальба. Выступив из хуторов, Верховный пошел в цепи офицерского батальона. Дойдя до стогов сена, он приказал подать ему бинокль.

– Здесь не то, что было в Усть-Лабе. Несерьезно! – говорил Верховный, не отрываясь от бинокля.

Пули здесь жужжали, как стаи ос. Стог сена, на котором сидел Верховный, пронизывался насквозь пулями, и одна из них ранила в лицо полковника Патронова, сидевшего за стогом.

– Их сейчас генерал Марков скинет! – говорил Верховный, глядя в бинокль.

И действительно, не прошло и часа, как офицеры, поднявшись, бросились на большевиков в атаку. Черная лента впереди офицеров сперва метнулась вправо, а потом… все хлынуло назад.

– Огонь из батареи! – приказал Верховный.