Жизнь и смерть генерала Корнилова

Верховный начал вкратце объяснять цель и задачи Добровольческой армии. Глядя на лица супругов, я читал, что они ничего не понимают и не хотят понять, думая: «Какое нам дело до твоей армии и ее задач. Люди, среди которых мы живем, нажали на нас и говорят нам об обязанности долга и чести перед родиной и мы принесли тебе этот конверт. Отпусти нас поскорее, ради Бога, мы народ коммерческий, занятой! Обо всем мы читали в воззвании. Ты получил деньги, что же тебе еще нужно!»

– Хан, пожалуйста, сдайте этот пакет генералу Алексееву! – приказал мне Верховный, когда супруги удалились.

– Разрешите, Ваше Высокопревосходительство, пакет вскрыть при Вас, чтобы точно узнать содержимое. Я затрудняюсь сдавать деньги, не зная сколько их. Боюсь чтобы после не произошло недоразумения, – попросил я Верховного.

– Хорошо, Хан! – согласился Верховный.

Когда я вскрыл пакет, то в нем нашел тысячу рублей – билет-керенку.

– Вот вам и щедрость русского купца! В то время как армия льет кровь, защищая благополучие этих господ, они, зная, что эта армия буквально раздета, вот как помогают ей! – говорил мне Верховный, глубоко вздыхая, когда я собирался идти сдавать деньги.

Выйдя из кабинета Верховного, я в приемной еще застал супругов, оказывается, ожидавших меня.

– Ради бога, молодой человек, не вносите нашу фамилию в список жертвователей, так как он может попасть в руки большевиков и они нас тогда прикончат, – просил меня Белов.

После смерти Верховного я, приехав в Ростов, узнал, что этот Белов имеет гостиницу и большой роскошный двухэтажный дом на Таганрогском проспекте. Когда после нас пришли в Ростов большевики, то он, по первому их требованию, заплатил контрибуцию в один миллион рублей.

Приемные часы

Вспоминаются мне теперь приемные часы в Парамоновском доме, когда я каждый день мог наблюдать десятки нервных, бледных лиц людей, приходивших к Верховному и в очереди ожидавших приема. Люди, не видевшие раньше Верховного, до приема нервничали, волновались, но после приема выходили очень спокойные и с довольным видом, согретые его простым сердечным обхождением. Попасть к Верховному и поговорить лично с ним о своем деле никакого труда не представляло. Я поставил себе целью идти навстречу всем тем, кто хотел лично переговорить с Верховным, и без всякой задержки докладывал о них и Верховный их принимал тотчас же, если, конечно, он в это время не был занят. Я понимал так: если армия – добровольческая, то каждый из участников ее имеет право видеть Верховного и доложить ему лично о том, в чем он нуждается. Верховный тоже об этом как-то меня просил, чтобы мы с Долинским, как близкие к нему лица, облегчали всем доступ, докладывая ему во всякое время дня и ночи, – он рад видеть и помочь всем, чем может.

Людей, пришедших к Верховному с недобрыми намерениями, я узнавал, казалось мне, при одном взгляде на них, так же узнавал и людей искренних. Мой рабочий день начинался молитвой и просьбой к Всевышнему сохранить Верховного от злых людей и их намерений. Уходя спать в двенадцать часов ночи, я опять молился, благодаря Аллаха за прошедший спокойно день, а дни эти были очень трудные. Каждую минуту можно было ожидать какую-нибудь тяжелую или неприятную случайность. Все это волновало меня, и нервы были напряжены до крайности.

Частым посетителем Верховного в Ростове был Алексей Алексеевич Суворин, остававшийся с Верховным подолгу наедине и о чем-то беседовавший с ним. В один из дней, в конце января, Верховный, приняв Алексея Алексеевича, сказал ему следующее:

– Алексей Алексеевич, я решил армию вывести из Ростова. Вы сами понимаете, Алексей Алексеевич не могу же я вести бой на фронте и в то же время охранять город! Вы говорили мне, что домовые комитеты города Ростова дадут мне надежную охрану города и избавят меня от несения полицейской службы. На деле же я ничего не получил и при таких обстоятельствах оставаться здесь немыслимо, и я вынужден буду отсюда уйти. Пожалуйста, растолкуйте этим людям это все. Ведь нельзя же нагромождать на армию все новые и новые заботы! Она и без того изнемогает, неся непосильную работу.

Алексей Алексеевич обещал еще раз попытаться подвигнуть город исполнить свой долг перед Добровольческой армией и организовать домовые комитеты для задач дня. Ему это, однако, совсем не удалось.

После ухода А.А. Суворина Верховный вышел в приемную комнату, где в этот день было особенно много людей, ожидавших аудиенции. Пока Верховный разговаривал с одним офицером, в приемную неожиданно вошел какой-то матрос. Все присутствовавшие были «приятно» удивлены видом «красы и гордости революции».

– Хан, голубчик, зачем туркмены часовые впустили сюда птицу, от которой можно ожидать всякой пакости! – сказал мне на ухо один из присутствовавших полковников.