Жизнь и смерть генерала Корнилова

Алексей Алексеевич возмущался нерешительностью атамана Каледина и отношением казаков к Добровольческой армии. Далеко за полночь затянулась наша беседа. Я отдыхал душой в этой беседе. Вообще, она оставила во мне сильное впечатление, и я был бесконечно рад познакомиться с этим честным патриотом, который, как истинный сын России, честно и добросовестно работал с самого начала в пользу Добровольческой армии и впоследствии вместе с ней перенес все тяжести и лишения легендарного Ледяного похода.

Я живо представляю себе сейчас Алексея Алексеевича, как я его видел собирающим в каждой деревне, где только возможно, перевязочный материал, теплые вещи для раненых и лазаретов. Вспоминаю такой случай: Ново-Дмитриевская станица. Солнечное морозное утро. По пояс в грязи, наступая на голенища мокрых истоптанных сапог, надвинув черную шапку до бровей, весь грязный, обросший ходил он по деревне, собирая все необходимое для раненых, остававшихся иногда всю ночь под открытым небом в повозках. Увидя эту странную фигуру, нагруженную ворохом вещей, Верховный послал меня узнать, кто это и куда тащит все эти вещи. Нагоняю… Останавливаю… Гляжу в лицо и не узнаю, так как усы и борода покрыты инеем. Большие серые глаза, мои друзья, ласково смотрят на меня. Они ярки и горят по-прежнему, как в Ростове и в Новочеркасске, неутомимой энергией.

– Что, дорогой Хан, не узнаете меня? – спрашивает он. Узнал… Поздоровался… Спрашиваю, где остановился.

– Дорогой Хан, я еще нигде не остановился. На рассвете подошли к деревне и не могли попасть в нее, так как шел еще бой. Сейчас иду переводить раненых в новые помещения. «Сперва все раненым, а потом здоровым» – приказал Верховный, – говорит Алексей Алексеевич и тут же задает вопрос: – Как Верховный себя чувствует? По-старому бодр? – Это самое главное! Дорогой Хан, смотрите, берегите его! Устроюсь, зайду к Лавру Георгиевичу! – уже кричит Алексей Алексеевич, плывя дальше, по пояс в грязи.

Глядя ему вслед, я думал: «Жаль, что таких людей, как ты, Россия дала очень мало. “Сперва все раненым, а потом здоровым”, и ты этот приказ свято хранишь в сердце и поступаешь так, как указал Верховный».

В тот же день Верховный и я пошли посещать раненых, и случайно в одной хате, где были помещены раненые, мы встретили Алексея Алексеевича, и Верховный, крепко пожав ему руку, сказал:

– Признателен вам, Алексей Алексеевич, соберите все, что можете, для раненых. Если потребуются деньги для этого, то зайдите ко мне. Вы понимаете сами, что время такое, что… в первую очередь все раненым, а потом – остальным.

19 января 1918 года в 12 часов дня в Ростов приехал Верховный. Роскошный Парамоновский дом был отведен под штаб. Никакой мебели в этом доме не было. Верховный занимал три комнаты. Первая – приемная, вторая – кабинет и вместе спальня и третья – наша, где помещались Долинский и я. По приезде в Ростов Иван Иванович Павский был отчислен Верховным в строй, а на его должности оставлен я в качестве адъютанта и в то же время телохранителя.

В кабинете, кроме большого письменного стола, трех стульев и кровати, ничего не было. В приемной – большой стол и две простых скамейки. В нашей комнате, сообщавшейся с комнатой Верховного, – две походные кровати и деревянный ящик, служивший как Верховному, так и нам столом.

В семь часов утра Верховный приходил в нашу комнату пить чай с хлебом и маслом, вскипяченный к этому времени Фокой в жестяном чайнике. Это и был завтрак Верховного и наш. Через десять минут Верховный принимался за работу. Ровно в час он шел вместе со мной и Долинским в общую столовую, находившуюся в подвале, где за большим столом штабных обедал. На обед у него уходило не больше получаса, и он снова принимался за работу.

Никакой прислуги, кроме моего денщика Фоки, не было. Фока сдержал свое слово и пробрался на Дон частью пешком, а частью по железной дороге и служил теперь Верховному и мне. Узнав о прибытии Фоки, Верховный наградил его 25 рублями, как единственного русского солдата из нашего полка, оставшегося верным своему офицеру, и приказал оставить его при нас. Он совершил с нами весь поход и уехал к себе домой перед самым моим отъездом из Новочеркасска в Хиву, в мае 1919 года. Если дойдут когда-либо эти строки до него, то пусть он примет мой братский привет и сердечную благодарность за его преданность Верховному и мне.

Через день, а иногда и через два Верховный шел на квартиру своей семьи, жившей отдельно, недалеко от штаба, «подразнить Юрика», как он говорил. Семья, редко видавшая своего главу, радостно встречала его.

– Ах ты калмык! Давай бороться! – говорил Верховный Юрику, вешавшемуся ему на шею.

Юрик – рад стараться и радостно кричал отцу:

– Давай, давай, папа! А ну, кто кого?!

В ответ на это Верховный ловко ловил его маленький, крохотный нос. Юра отбивался и пыхтел в отчаянии, стараясь освободиться.

– Юрик, что это ты завладел папой? Ты не даешь папе произнести и двух слов с нами! Ты знаешь, что папа у нас бывает очень редко. А ты не даешь ему даже поговорить с нами. Разве ты маленький? – говорила Таисия Владимировна сыну.