Животное. У каждого есть выбор: стать добычей или хищником

Однажды ближе к вечеру, в один из тех идеальных дней, которые обостряют чувство одиночества, я услышала легкий рокот машины, но на холм она так и не поднялась. Автомобиль припарковался внизу, почти в начале тропы, под деревом, которое задевало ветвями его крышу. Это был «Приус» Элис. Мое сердце совершило кульбит.

Слава богу, Элинор была на работе. Я смотрела в окно и видела длинные ноги Элис в крохотных эластичных шортах для йоги, взбиравшиеся по горе, пересекавшие большое ущелье, пока она не скрылась из виду. Из моего окна дверь юрты Ривера не была видна. Когда я нашла в себе мужество выйти наружу, то никого не увидела. Элис приехала не ради меня.

Вернувшись к себе, я ждала, дрожа, несколько часов. Я подумывала уехать из дома, но мне необходимо было ее увидеть, подтвердить, что она существовала. В сумерках, когда я наконец засекла, как Элис спускалась по горе, ее волосы, прежде убранные в конский хвост, были распущены.

Я поехала забирать Элинор с работы. Теперь машина Элис стояла возле студии. Она вела урок аштанги, начинавшийся в семь.

За следующие две недели, пока мой живот рос, а назойливость Элинор заполоняла собою весь дом, удушая меня сильнее, чем жара, я общим счетом шесть раз наблюдала, как Элис приходила в юрту Ривера. Может быть, это случалось и чаще, в то время, когда я была на работе. Когда Элис в первый раз осталась на ночь, я блевала в туалете крохотного санузла, где в воздухе витал запах менструальной крови Элинор. Я купила пакетики для собачьего дерьма и велела вкладывать ее большие, толстые прокладки в один пакет, потом в другой, а потом и в третий, но, как истинный ребенок, она об этом забывала.

Я была безутешна и безумно ревновала. С одной стороны, Ривер и Элис, кажется, никогда никуда не ездили, не выходили из дома, словно все, в чем они нуждались и чего им хотелось, – это молодые и идеальные тела друг друга. У меня не получалось отделаться от мысли, что там, с ним, могла находиться я, если бы Элинор не помешала мне в тот раз, когда он пришел к моей двери. Что, хоть Ривер и не отличался зрелостью, его тело и энергия были прекрасным целительным средством. Но больше всего меня сокрушало то, что Элис бросила меня так жестоко и променяла на этого мальчишку. Желание быть ею, желание обладать ее телом и физической силой – но главное, ее прошлым – усилилось до такой степени, что я не могла его вытерпеть. Я вновь ощущала побуждение убить Элис, убить себя. Я знала, что непременно кого-то убью.

А сильнее всего меня стала мучить мысль о том, что ей наплевать, увижу ли я ее. Да, Элис парковалась далеко внизу, частично пряча машину за деревьями. Но это был небрежный жест.

На пятую неделю присутствия Элинор и ухода Элис из моей жизни я приняла решение. Я вернулась домой с работы и обнаружила, что Ленни сидит за уличным столиком, попивая лимонад Ленор. Он спросил об Элинор, и я сказала, что у нее сильная простуда. Объяснила, что тоже очень плохо себя чувствую и не хочу заразить его чем-то таким, что приведет к пневмонии. Ленни спросил, ненавижу ли я его. Нет необходимости говорить людям, что ты их ненавидишь. Нет необходимости припирать их к стенке. Я советовала бы тебе тихонько лежать в засаде, пока не отомстишь.

Но Леонард мягко положил ладонь на мой локоть. Выражение лица у него было плаксивое.

– Джоан, – сказал Ленни, – я жду не дождусь возможности дорассказать вам свою историю.

Я заметила, что часы у него на руке. Постаралась на них не смотреть. Попросила Ленни подождать минутку, потом вошла в дом, чтобы взять кувшин с водой. Элинор я велела оставаться в доме. Она терпеть не могла, когда я это делала. Она ненавидела разлучаться со мной.

Я вернулась к Ленни. В моих интересах было узнать остальное.

– Спасибо, Джоан. Никто, кроме вас.

Это была роль, к которой я привыкла. Последняя оставшаяся на свете женщина. Ленни долил себе еще водки. Я накрыла свой бокал растопыренными пальцами, как некогда делала моя мать. Леонард поставил водку на стол.

– Продолжайте. Я помню, на чем вы остановились. Я была в ужасе.

– После того дня, – начал Ленни, – меня переполняло самоосуждение. Ярость остыла, и на ее месте пустило корни гигантское чувство вины. Ленор впала в отчаяние из-за последнего неудавшегося зачатия. Я отказывался брать на себя ответственность. Не говорил ни слова. Дулся, как ребенок. Стояло лето, делать было нечего. Я перечитывал «Прощай, Коламбус»[26] в кафе, где вы работаете. Ел филе анчоусов из банки. В тот день в Сэндстоуне я был таким уродом – дальше некуда. Я взял любовь этой прекрасной женщины и просто…

Он с силой стиснул ладони, точно давил что-то между ними.

– Несколько раз я по вечерам выходил на пляж, к океанскому прибою. Я никогда не верил в Бога, но просил океан, вселенную забрать меня, поглотить целиком. Ложился у линии прибоя. Но, оказалось, океану я был не нужен.

– Бремя белого человека, – кивнула я.

– Простите?

– Вы – белый богатый мужчина. Когда-то вы были молодым, белым, богатым самодуром и куском дерьма. Теперь вы стары и имеете болезни, какие вам и следует иметь.