Животное. У каждого есть выбор: стать добычей или хищником

– Я хочу остаться, – перебила девчонка, – пока не родится ребенок.

– Ты будешь частью его… его жизни. Я тебе это обещаю.

– Но…

– Навсегда.

Тут меня затошнило от себя самой.

– Он твой брат, – произнесла я.

Элинор заплакала. Сказала, что ей больше некуда пойти. Эта девчонка не хотела домой. Дома у нее не осталось. Спросила меня сквозь слезы, каким был со мной ее отец. Всегда ли он был счастлив. Я сказала, что Вик постоянно только о своей дочери и говорил.

– В каком плане?

– Он тобой очень гордился. Когда ты научилась водить машину, например. Говорил, как здорово ты умеешь парковаться.

Элинор смотрела на меня так, как смотрят все дети, слушая конкретные рассказы о том, какие чувства испытывали к ним родители. Я много раз смотрела так на Госю.

– Но все-таки, каким мой папа был с тобой? Он всегда радовался тому, что он с тобой?

– Да, наверное. Но еще иногда был печален.

– Потому что ты не любила его в ответ.

Элинор сидела на диване, уложив колени вбок. Пижама туго натянулась на ее бедрах и груди. Девушка приехала в Лос-Анджелес с тысячей четырьмястами долларов, которых в этом городе едва хватило бы на несколько ужинов. По крайней мере, едва хватило бы на такие ужины, какие привыкла заказывать я. Размашисто копя долги в попытке охладить свою лихорадку.

Я повезла Элинор в гигантский дисконт одежды в Долине. Мы выбирали вещи рядом с мамашей с жиденькими светлыми волосенками и ножками-прутиками в драных джинсовых шортах. Ее ребенок, девочка с чудесными зелеными глазами, кротко ходила по залу, держась рядом с ней, пока женщина бурно разговаривала по телефону, попеременно то сыпля ругательствами, то плача. Мы с Элинор сильно расстроились. Переглянулись, и я поняла, что мы чувствуем одно и то же. Нам хотелось подхватить эту девочку, укутать в свои объятия и унести прочь. Мы терпеть не могли эгоистичных родителей.

Я купила Элинор упаковку белых трусов, несколько пар шортов и футболок, желтый сарафан, которым она залюбовалась, а я это увидела. Я купила девчонке и пижаму тоже, но она все равно почти каждый вечер надевала мою.

– Папа вымещал зло на нас, потому что ты не любила его в ответ.

– Как он это делал?

– Просто были вечера, когда отец приезжал домой в подавленном настроении. Говорил, что что-то не так на работе. Или когда наш дедушка – папин папа – умер, очень долго твердил, что угнетен его смертью. Потом начал много пить. Часто приезжал домой после того, как Робби уже уложили спать. Пару раз я слышала, как мама просила отца зайти к сыну в комнату и поцеловать на ночь. А папа говорил, что поцеловал. Но я знала, что он этого не делал.

Вик никогда не говорил мне о смерти своего отца.

– Честное слово, я не знаю, какими словами сказать тебе, как мне жаль.

– Иногда я так тебя ненавижу! А иногда думаю, что ты не виновата. Типа то, чего хотел мой папа – тебя, чего угодно… он не сделал бы того, что сделал, если бы не был настолько несчастен дома. Он был несчастен. Наверное, всегда был, если уж так подумать. Папа никогда не любил маму. В смысле он заботился о ней, как заботятся о любом человеке, с которым живут вместе, или о любом, кто тебя любит. Но отец не любил заботиться о ней. А уж после Робби…

Я взяла руку Элинор в свою. Я не хотела, но чувствовала, что нужно.

– До Робби папа приезжал на мои софтбольные матчи. На все до единого. Надевал дебильную кепку с надписью «гордый отец» и все такое… Каждый день после школы мы играли в салочки. По вечерам готовили мясные фрикадельки, после того как мама ложилась спать. Я знала, что папа не вполне счастлив, но он был счастлив со мной.

Я подошла к своей жестянке и вынула три таблетки ксанакса по одному миллиграмму. Проглотила две всухую, а третью предложила Элинор. Пожалуй, с моей стороны это было безответственно, но я не видела причин, по которым человек, испытывающий такую боль, как она, не должен принимать таблетки.

Девчонка взяла ее у меня. Она никогда не принимала никаких сильных средств, наркотиков, даже сигарету ни разу не выкурила. Элинор призналась мне, что девственница, что думала подождать до брака. А теперь она ничего не хотела. За один день, по ее словам, от желания любовной истории для себя девушка перешла к полному неверию в любовь вообще.

– А как же Бог? – спросила я.

– А что – Бог?

– Ты все еще веришь в Него?

– Конечно, – ответила она. – А ты разве нет?

– Нет. Я не верю.

– Для меня это странно. В смысле это же полное безумие.

– Почему?

– Потому что а как еще ты снова увидишься с родителями?

Глава 26

Я две недели регулярно писала Элис, а она отвечала с запозданием, иногда на целый день. Ее ответы были дружелюбными, но холодноватыми. Того рода ответы, которые я получала от Бескрайнего Неба ближе к концу.

Эта ситуация напомнила мне о том, как меня раздражали все мои подруги. Я осознала, что именно так Элис теперь относилась ко мне. В это было трудно поверить. В прошлом, если женщина не проникалась ко мне мгновенной ненавистью, то со временем у нее развивалась неприятная потребность во мне.