Животное. У каждого есть выбор: стать добычей или хищником

Следующие пару недель она жила со мной. Прирастала. Это происходило постепенно. Каждый день я надеялась, что вот сегодня все кончится. Элинор спала на втором этаже, на диване. Мои родители не разрешали мне приглашать домой подружек с ночевкой. Они считали, что для этого нет никаких оснований. Для того чтобы кто-то приходил к нам домой, а поутру лез в холодильник за апельсиновым соком. Мать и отец считали это неприличным. Я потом начала считать так же, и с годами ощущение только усиливалось.

Мы с Элинор разговаривали каждый вечер, засиживаясь за полночь. Порой мне это нравилось, но в основном казалось, что мне перекрыли кислород. Это длилось так долго, что я потеряла счет времени. Элис звонила или писала мне примерно через день, и я отвечала ей, что девчонка все еще не уехала. Было ясно, что мою подругу это приводило в ужас.

К счастью, у меня оставалась работа. Я могла отвезти Элинор в Санта-Монику или на пляж Зума и оставить там на целый день. Но она ждала, что сразу после закрытия кафе я приеду и заберу ее. Я была в эмоциональной тюрьме.

И все же я чувствовала себя в долгу перед этим ребенком и не могла ее отвергнуть. Отвергнуть значило поступить с девчонкой так же, как мир поступил со мной. Я должна была стать ее Госей. Но мне была нестерпима мысль о том, что, возможно, заботиться об Элинор придется бесконечно долго. Я понимала, что скорее сама прибью ее. Потому что иногда лучше убить человека, чем бросить его.

Однажды я сказалась на работе больной, но Элинор ничего не сообщила. Девушка, словно почуяв, ныла, что не хочет никуда ехать. Мол, на душе у нее слишком погано, и она хочет остаться в доме. Я боялась, что Элинор доберется на попутках до кафе и обнаружит, что меня там нет. Но я должна была рискнуть, потому что чувствовала, что иначе потеряю Элис. Я ненавидела ее за то, что она не желает и близко подходить к девчонке. Что теперь моя подруга воспринимает меня иначе – как половинку странной супружеской пары.

Спустя два часа я сидела в машине Элис. Кондиционер дул влажным воздухом. Мы ехали по Эббот-Кинни, ища место для парковки. Элис везла меня на занятие йогой, от которого, по ее словам, «все станет лучше». Волосы женщины были забраны в высокий темный пучок. Макияж она делать не стала, и мне хотелось ее убить. Но вначале мне хотелось посадить мою подругу в клетку, откормить на убой гормонами, свиными щечками и фантой. Выбить зубы и сбрить брови. Я хотела, чтобы Элис умерла уродливой.

Она сказала, что скучала по мне, но не извинилась и не объяснила, почему не пытается сама со мной связаться.

Элис то и дело поглядывала на меня, на мой живот, и говорила: поверить не могу, что ты, мать твою, беременна.

Мысль о том, что она меня бросит, вызывала ужас. Подруга попросила рассказать ей все, что произошло за это время, и я объяснила, что не могу пока ничего сделать, что я должна была позволить Элинор остаться. Я не стала говорить о том, каким сочувствием начала проникаться к девчонке, в какой мере она – мое зеркальное отражение. Я пока была не в состоянии рассказать Элис о том, что случилось, когда мне шел десятый год. На такой ранней стадии отношений она могла после этого покинуть меня навсегда.

Бульвар Эббот-Кинни заставил меня почувствовать себя старой. Девушки на тротуаре в ковбойских шляпах, и парни в бейсболках, и скейтборды, и доски для серфинга, притороченные к багажникам на крышах «Фольксвагенов». В Калифорнийской Венеции, если ты беден, нужно быть красивым, а если стар, то богатым.

Элис втиснула свой пыльный «Приус» между двумя «Гелендвагенами». Парковалась она мастерски.

Подруга сказала, что ей необходимо выпить кофе, и потащила меня вверх по эстакаде, а потом в переулок к очереди, выстроившейся перед зданием, похожим на промышленную теплицу. В нем были очень высокие потолки и велосипеды на стенах, женщины с асимметричными стрижками, мужчины в красных клетчатых рубахах, наливавшие кипяток в кемексы. Мы заказали кофе и слишком долго его ждали. Пока мы стояли в очереди, множество мужчин облизывали Элис взглядами.

– И где сейчас это мелкое чудовище?

– Дома… в доме. Я говорю Элинор, что еду на работу, даже когда у меня нерабочий день, а потом высаживаю где-нибудь, чтобы она гуляла. Транкас-Каньон, Энсино и так далее.

– Эта девчонка позволяет тебе выходить из дома?!

Я только рассмеялась.

– Джоан! Зачем ты это делаешь?

– Я ей глубоко сочувствую.

– Так же, как сочувствовала ее отцу.

– Нет. Это другое.

– Вероятно, она в тебя влюблена.

– Да ладно тебе, – отмахнулась я. Но ощутила благодарность за то, что Элис считает меня человеком, которого можно любить.

– Пошли, – скомандовала она. – Йога перезагрузит тебе голову. Может быть, вобьет в нее немного здравого смысла. Может быть, потом ты поедешь домой и велишь этой маленькой присоске убираться на хер.

* * *

Студия пахла сырым луком. Стены, выкрашенные лаймово-зеленым, коврики – из протертой до дыр резины, еще хуже, чем те, в знаменитом центре. Кажется, некоторые йоги считают, что чем дешевле аксессуары, тем лучше практика, но здесь было не так.