Жена штурмовика

Понимаю, что заблудился, плюю на все, вваливаюсь в брошенный дом, располагаюсь там на ночь и ложусь спать с автоматом в руках. Похуй на все уже. Утром проснулся, вышел покурить, слышу голоса по рации. Поворачиваю голову, пункт эвакуации в тридцати метрах от этого дома. То есть я мог бы быть дома ровно сутки назад еще. Собираюсь, бегу в пункт, мне говорят, что сегодня машин уже не будет. Похуй, решил я, буду сидеть здесь до талого. Время семь утра, в семь вечера залетает машина N полка забрать что-то и едет на позиции, забирать 200. Я просто запрыгиваю в нее и уезжаю с ними. Знаю, что она потом вернется в расположение N полка в село Н**е, ближе к Т***. Забираем с передка трупы, я прямо на горе трупов еду в это Н**е, вонь дикая, они гнилые уже… В мешках. В Н**м иду в штаб, докладываюсь. Меня забирает офицер на «ланосе» и увозит до соседней деревни, в четырех километрах от нашей, на трассе. Оттуда я пешком иду к себе, меня забирает Кот:)

Глава XXIII Фабричное

После выхода из Н-ки и возвращения в расположение муж был переведен из штурмовиков в группу эвакуации.

Об этом он мне сообщил в тот же вечер.

Его посадили старшим экипажа на эвакуационный бронеавтомобиль. Он в паре с водителем должен был выезжать на передовую, высаживать боевые группы или санитаров, забирать бойцов, вернувшихся с задания, или раненых, доставлять их назад, в тыл.

Для этого надо было хорошо знать все дороги, ведущие на линию боестолкновения, участки местности, лесополосы, опасные места. Владеть информацией, где был обстрел, а где тихо, где летают вражеские беспилотники, а где их на данный момент нет.

Не знаю точно, что там и как не заладилось, но где-то в середине октября муж сообщил мне, что с этой должности его сняли и перевели в штаб, связистом.

Теперь в его ведомстве были все рации подразделения, за которыми он должен был следить, чтобы они всегда были заряжены и готовы к работе. А в течение смены он мониторил эфир, делая записи в журнале, где и что происходит.

Попутно, как я поняла из его слов, ему добавили каких-то хозяйственных обязанностей в штабе, что его очень злило и угнетало.

Всю вторую половину октября я получала от него изо дня в день злобные месседжи, в которых он ругал начальство, свою текущую службу, возмущался какими-то безобидными поручениями и бесконечно переживал, что был боец, а стал не пойми кто при штабе…

Каждое это сообщение было для меня как гвоздь, забиваемый прямо в сердце.

Ведь я только выдохнула после его возвращения из Н-ки, только успела порадоваться передышке и помолиться, чтобы она продлилась как можно дольше.

Я старалась не говорить с ним резко. Давила только на то, что надо потерпеть ради меня. Ради детей. Ради матери.

Но каждую ночь я засыпала со страхом, что утром он напишет мне, что послал всех к черту и отправляется на передок.

А после смещения из эвакуационной группы место связиста было последним, что оставалось ему в «Рыси». Больше для него мест в этом подразделении не было.

После того как демобилизовался старый состав, такие же зэки из набора марта, и командиром «Рысей» стал солагерник мужа, бывший до того начмедом в этом же подразделении, — роту переформировали в транспортно-эвакуационную. Боевые задачи им больше не ставились. Штурмовики в этом подразделении были больше не нужны. Все, кто не был зачислен в водители и эвакуационную группу, были переведены в другие подразделения. Кто-то неделями не выходил с передка, кто-то квартировал в лесной базе с романтическим наименованием «Сказка», а кто-то ютился в полуразрушенных деревенских домах ближе к фронту.

Поэтому муж и писал почти каждый день, что «скоро пошлю их всех на хер и уеду в лес».

В лес ему в итоге все равно пришлось уехать, но на тот момент это было благом — и это совсем другая история.

Вся эта нервотрепка продолжалась до конца октября. Получив мои сообщения с просьбой не горячиться и потерпеть, муж писал короткое «ок» или иронично, на татарский манер отвечал: «Ну, латна».

А потом, в самом конце октября, поток злости и раздражения иссяк.

Мужа будто как подменили.