Жена штурмовика

Может, это был такой же сказочный город, о каком мне часто рассказывал муж, — некий идеальный город, в котором таится все самое ценное, что есть в его жизни, недостижимый и нереальный в повседневности.

Что-то вроде Северо-Подольска из рассказов Крапивина, Танелорна из саги Майкла Муркока или чудесного сада в рассказе Герберта Уэллса про дверь в стене…

Звезды на небе начали какое-то движение, подобно капелькам ртути сливаясь в гигантские объекты, приобретающие очертания огромных космических кораблей.

Едва лишь начались эти страшные события в небе, меня охватила тревога и глубокое, непреодолимое ощущение надвигающейся катастрофы, столкновения с абсолютно несокрушимым, сносящим все на своем пути злом.

Взвыли сирены, нестерпимо ярко, ослепляя, заставляя инстинктивно закрывать глаза руками и отворачиваться, рванули в разом ставшее враждебным и чужим небо холодные лучи прожекторов, нащупывая в нем источники опасности.

Все вокруг разом наполнилось криками, беготней, мельтешением сотен перепуганных теней.

Сказочный город счастья погрузился в хаос и страх.

Отовсюду, прямо из только что спокойных и мирных уголков, дворов и улочек чудесного города, оглушающее громко, разрывая прямо на моих глазах рухнувший мир, заклубился дым, засверкали, подобно сумасшедшему фейерверку, всполохи пламени, со страшными, распускающимися ядовито-душными хвостами пошли в небо ракеты, загрохотали, рассекая темноту разноцветными трассерами, зенитные пушки и пулеметы…

А оттуда в ответ, сразу же сминая сопротивление людей нечеловеческой, не поддающейся пониманию людского разума мощью, засверкали тысячи, десятки тысяч молний, обращая все в пыль и дым…

Олицетворением этой внеземной стихии, ворвавшейся и разрушившей привычный мне мир, провидчески явившейся мне во сне, стала война, вломившаяся в мою жизнь через черный ход.

Видимо, встреча с ней была написана мне на роду, коль скоро заявила о себе задолго до того, как стала явью.

Глава XVIII В городе Т., под орешником

В первых числах сентября муж наконец-то разжился симкой.

До этого почти месяц, наверное, он тупо таскал с собой везде новенький телефон в коробке, пауэрбанк — и все это, по его словам, едва не потерял во время оставления каких-то позиций.

В городе Т. вопрос с симкой решился, и у нас началось нормальное, ежедневное общение.

Первое, что он сделал отфотографировал свои тюремные записки и выслал все это мне с просьбой во что бы то ни стало сохранить.

Это были фотографии листов обычных ученических тетрадей, исписанных его корявым, неразборчивым почерком.

Что-то из истории, политики.

Все это, я так поняла, он начал писать в лагере, коротая тем свое время и находя для себя какое-то осмысленное занятие.

Видимо, поэтому эти записки были так дороги ему.

Он протащил их с собой через всю войну в своем рюкзаке. Эти записки, состоящие из сборника из нескольких тетрадок, и свою первую книгу, ту самую, которую я переправляла ему еще в СИЗО.

Через его руки за эти полгода прошла куча вещей, с большей частью из которых он безжалостно прощался, если того требовали обстоятельства, но эти тетрадки и книга были всегда при нем.

Из города Т. он и сообщил мне о своем боевом выходе, о котором умолчал ранее, прислав первое развернутое сообщение в мессенджере.

* * *