Желчь

Я развилъ передъ сыномъ цлый рядъ понятій и взглядовъ, которые поддерживали меня самого въ жизни. Я показалъ ему, что человкъ долженъ поступать честно для самого себя, для своей совсти, что хорошіе поступки не требуютъ награды. Конечно, я не сказалъ ему, что до сихъ поръ въ человческомъ обществ, по большей части, правдивые страдаютъ, что негодяи торжествуютъ, что честность есть своего рода оригинальничанье… Въ то время я и самъ не совсмъ убдился въ этомъ и воображалъ, что какой-нибудь честный Иванъ блаженствуетъ, умирая съ годода за свою честность, а взяточникъ Григорій не знаетъ ни днемъ, ни ночью покоя, и мучится, видя, какъ передъ нимъ ползаютъ и умные, и честные, какъ вс его уважаютъ, какъ ему открываются вс житейскія наслажденія…

Ребенокъ съ этого дня сталъ бодре учиться. Сначала онъ былъ робокъ передъ учителями, теперь былъ спокоенъ, твердь, зная, что не ихъ баллы, а его совсть должна быть его высшимъ судьей. Когда баллы были худы, онъ прямо приходилъ ко мн, отвчалъ урокъ и успокоивался. Съ этого дня онъ хотя и инстинктивно, но сталъ дорожить нашимъ союзомъ.

Чего бы, кажется, было нужно еще? Счастіе было полное, мы могли жить, попвая псенки `a la B'eranger. Но мы смотрли на жизнь боле трезво. Ребенокъ или B'eranger, это все равно, унесенный въ лодк волнами моря, можетъ спокойно плести внки изъ сорванныхъ на берегу цвтовъ; но взрослый человкъ въ этомъ положеніи будетъ выносить страшную муку, зная, что лодка не колыбель, что море не твердая земля. Счастье человка не иметъ никакого будущаго, если общество не дорожитъ сохраненіемъ, цлостью этого счастья, если оно старается разрушить это счастье. Каждый человкъ долженъ самъ устраивать свое счастье, но общество должно его застраховать; иначе… иначе будетъ та же глупая жизнь наугадъ, какою вс живутъ до сихъ поръ, будетъ то же хожденіе впотьмахъ, ощупью, тотъ же страхъ передъ завтра. Мы вс это знали, и иногда бывали у насъ минуты неодолимой грусти. Разумется, вы не поймете этой грусти. On danse chez vous sur le volcan! Вы должны кругомъ, у васъ долговъ больше, чмъ волосъ на голов — и все-таки вы весело скачете въ бшеномъ вальс, въ этой современной пляск св. Витта, не заботясь о томъ, что завтра, посл этой Вальпургіевой ночи, васъ могутъ стащить въ тюрьму неисправныхъ должниковъ. Она полна — не дай Богъ, чтобы въ ней нашелся уголъ и для васъ! Жена, я и сынъ были нервными, впечатлительными людьми; насъ тревожило малйшее горе, постившее ближняго, давило безучастіе другихъ къ этому горю. Вамъ покажется это смшнымъ, дтскимъ, болзненнымъ малодушіемъ, негоднымъ въ обществ; вы вс знаете пословицу: на кладбищ живешь, такъ всхъ покойниковъ не оплачешь, этимъ себя только встревожишь, надо быть твердымъ. Я самъ теперь вполн согласенъ съ вами, умные, твердые люди, и никто изъ васъ не можетъ похвалиться такою твердостью, какъ моя… Въ такомъ настроеніи застала насъ та роковая зима, съ которой началось мое перерожденіе. Зима была суровая; богатые люди кутались въ шубы и прятались въ каретахъ; побдне люди запасались двойнымъ бльемъ, фуфайками и кутались въ шинели; совсмъ бдные отогрвали себя водкою, откупъ торжествовалъ, у этихъ бдняковъ не было ни фуфаекъ, ни шубъ, ни каретъ: итакъ, слава тому, кто первый превратилъ хлбъ въ вино! Ставьте ему монументъ, бдняки, напивайтесь до-пьяна страшнаго зелья, заливайте имъ свое горе, разливайте имъ въ своихъ жилахъ адскій огонь, наперекоръ трескучимъ морозамъ, придавайте имъ силы на зло забивающей васъ судьб, и когда горе захватитъ за самое сердце, пойте веселыя псни, громкія, пьяныя псни, будите ими уснувшихъ дтей, пугайте ими запоздалаго пшехода, тревожьте сонъ сибарита!..

Дло было около Рождества; пошелъ я купить елку для сына и десятилтней дочери. Какъ-то особенно тяжело было мн въ этотъ день, меня рзали по-сердцу жалобные голоса изморившихся нищихъ, бродившихъ около возовъ съ провизіей и выпрашивавшихъ гроши у покупавшихъ дичину богачей. Мн было просто совстно тащить десятокъ куръ, пробиваясь между людьми, у которыхъ, можетъ-быть, нтъ хлба. Закупивъ нужное, я похалъ домой; подъзжаю и вижу у своего домика стеченіе празднаго народа. Я заглянулъ, на что смотрятъ любопытные, и увидалъ лежащаго на снгу человка.

— Что это, пьяный? — спросилъ я.

— Пьяный, батюшка, — отвчали мн.

— Надо его подобрать, гд подчасокъ?

Я послалъ за подчаскомъ и, наскоро сунувъ провизію и елку въ кухню, вышелъ снова на улицу. Посланный возвратился и объявилъ, что подчаска нтъ, а будочникъ не можетъ отойти отъ будки. Я тотчасъ сообразилъ, что человкъ можетъ замерзнуть, и ршился внести его въ свой домъ. Въ эту минуту по улиц прохала карета и остановилась.

— Что вы смотрите? — спросилъ выпрыгнувшій изъ кареты баринъ. — Человкъ замерзнуть можетъ, а вы помочь не хотите, мерзавцы! Каждый изъ васъ можетъ завтра же быть въ такомъ положеніи, значитъ надо и другихъ спасать, чтобы отъ нихъ помощи для себя требовать.

— Я его сейчасъ къ себ на домъ хочу отнести, — сказалъ я.