Зерна

— Та-а-к, — Шатунов пощелкал крышкой портсигара. — Ноги выдерну, не боишься?

Захар выдержал его взгляд.

— Ноги ты мне не выдернешь. В доме принимаю, коней вам отдаю, овса, разве это не в зачет? А жену твою поил, кормил, как чувствовал, что ты живой. Она без тебя потачки не давала, ее вины нет. А тебе доверился по-божески, не от лампады прикуриваешь.

Хозяин избы посмотрел в окно. Степачев и братья все еще разговаривали.

— Степачев был и нет, а ты наш, вятский, мне именно своему лучше хорошее сделать.

— У тебя жила Анна?

— У меня. Не в горнице, конечно, но и не на мосту.

— В бане.

— Все, глядишь, в тепле спала. Не на охвостьях. Да в дом помести, сплетен не оберешься.

— Дом мой кто раскатал?

Захар, давно ждавший этот вопрос, ответил:

— Опекунский совет.

Шатунов снял ремень, свернул его тугим кольцом, положил на лавку. Ремень, как живой, дрогнул, расслабился.

— Куда увезли? — Шатунов достал новую папироску.

«Сказал Яков или не сказал? Сказал или нет? Вынеси, господи!»

— Кто их знает.

— Анна где?

— У Якова.

— Председатель, значит, добирался до моего дома?

Захар из последних сил напрягся и равнодушно ответил:

— Как не добирался. Говорил: дом дезертира надо с молотка пустить. В пользу новой власти. И Прон с Яшкой ему поддакивали.

17

Теплый и тихий к вечеру день кончался.

Степачев, как будто ничего не было до этого, расспрашивал Прона, как тот вез Столыпина.

Прон, неохотно рассказав, сам напомнил о разговоре:

— Значит, так. При вас объявляю Якову: пойдешь, чтоб к завтрему были с лошадьми.

— Отлично.

— Слышь, Яков?

Яков, которому вместо жеребца поообещали стреляную (раненую) лошадь, молча горевал. Он вздрогнул и закивал головой.

— Я и вас не держу, Прон Яковлевич. Для скорости действуйте и сами тоже. Значит, было семь троек? Как тебя? Эй! — обратился он к Сеньке. Тот подбежал. — Сколько было ямщиков?

— В два десятка складешь, — ответил за Сеньку Прон.

— Верно? — спросил Степачев Сеньку. — Язык проглотил? — повысил он голос.

— Он лучше знает, он главный над ними, — ответил Сенька.

— А чего мне ради врать-то, — сказал Прон.

— Плохо учили тебя, — заметил Степачев Сеньке.

— Никак его не учили, — сердито сказал Яков.

— Молодой, исправится, — усмехнулся Прон.

— Было у ямщиков оружие?

Сенька взглянул на Прона, буркнул:

— Не было.

— Поверим на первый случай. — Степачев повел рукой. — Прошу прощения, откланиваюсь. Вы уж, братцы, постарайтесь. В ваших интересах. Мне будет тяжело отдать приказ, вы понимаете, Прон Яковлевич, какой, но надеюсь, не придется. Зависит от вас. — Он повернулся было.

— Господин хороший! — взмолился Яков. — Можно жеребца возьму, хоть последнюю ночь в конюшне перестоит.

— На нем и поедешь, — сказал Прон.

— Гвоздь не загонишь в копыто? — сощурился Степачев.

Яков возмутился:

— Да было ли такое, чтоб мужик коня калечил?

— Было, дорогой, все было. Возьми, разрешаю. Брат твой понравился. Большевиков не одобряет.

— А как одобрять! — торопливо высунулся Яков. — Церковь от государства отделили.

— Это как раз хорошо для церкви, — успокоил Степачев. — Большевики говорят: государство должно отмереть. Вот отомрет, а церковь останется.

Он подмигнул Якову и пошел, но не в избу, а за нее, за сарай. Часовой вытянулся.

— Приперло, — заметил Яков. Отвязал жеребца.

— Ну, Сенька, — обратился Прон, — сослужи напоследок службу. Обскачи пару-другую деревень.

— Разве ж меня отпустят, — ответил тот. — Тут дисциплина!

И хотя его обидело, что Степачев отнесся к нему как к мелкой сошке, братьям-то Сенька хотел показать, что начинает новую жизнь по своей воле и что доволен ею.

— Айда, айда, — торопил Прона Яков. Они пошли. — Нашел кого просить! Экого дуботолка. Обойдемся. Он-то обходится.

— Не будет из Прона толку.

Степачев вздрогнул от неожиданности и повернулся. Шатунов стоял у начала грядки, из которой просекались первые всходы.

— Не будет, — спокойно ответил Степачев. — Не наш человек. Пахать собирается — смеху подобно. Не будет лошадей — вывод ясен. Ему и от Советов не сносить башки. Связь прервал, ямщиков взбунтовал, лошадей отдал врагу Советской власти.

— Не отдал еще.

— Отдаст. И пусть пашет.

— На ком?

— Новое дело! — Степачев вырвал гнездо молодого лука, ударил пучком по хромовому голенищу, стряхнул землю. — Тебе-то что! На себе!

— Мне-то что, — хмуро повторил Шатунов.

— Ваня, — дружелюбно сказал Степачев, — я тебя понимаю. Здесь твоя деревня, оттого и делаю все тихо-мирно: терять тебя не хочу. И ты меня не теряй. Я ж вижу, пошатнулся ты.

Шатунов смотрел на мошек-толкунцов, мельтешащих над кучей сухого навоза.

— С председателем будешь говорить?

— Послал за ним?

— Послал.

Степачев вздрогнул, то ли от прохлады, то ли от нервного ожидания встречи с Анатолием.

— Я один с ним поговорю. Идем?

— Сейчас. Ты иди, — отозвался Шатунов.