Зерна

— Я твои действия одобряю. Не ты, так как знать, нас бы могли встретить не хлебом-солью. Я не понимаю только, зачем ты распустил свою команду. Вооружаться и бить их, бить сволочей и гнать. В кнуты! Сквозь строй! Дальновиднее надо быть. Я предлагаю: ты собираешь своих орлов и присоединяешься ко мне, как командир верхового летучего отряда. Или… присоединяешься? — Прон, хмурясь, молчал. — Тогда другой путь. Мне… нашему общему делу нужны лошади. — «Вот оно», — подумал Прон. — Степняки. Под седло. Обозных у меня хватает. Или ты со мной, или лошади, и мы полюбовно расходимся. Третьего предложить не могу. Думай.

Прон качнул головой и заговорил, не отвечая прямо на условия, а объясняя, почему эти условия невыполнимы.

— Никакой команды у меня не было. Бунт! Экое вы слово. Пахать надо. Разве кто с ямщиками говорит, это вам спасибо, уважительно беседуете. А то садятся, ткнут в спину — пошел! Туда-сюда по тракту, и конца-края нет. Накипело. Конечно, везешь: служба, и деньги платят, а все на свою голову.

— Верно, — подыграл Степачев. — Большевики не вдаются в интересы крестьянства.

Прон, увидев, что Степачев в любом случае вывернет разговор в свою пользу, замолчал. Степачев же, думая, что Прону больше нечего сказать, хлопнул его по плечу.

— Мы прекратим подобные вещи!

— Пора, пора! — обрадовался Захар.

— Итак? — спросил Степачев.

— Лошади не мои, — ответил Прон.

— Мы дадим расписки. — «Да что расписка?» — подумал Прон. — Гарантия возврата.

— Чужим добром разве корыстятся?

— Дорогой друг-приятель, — насмешливо перебил Степачев, — не хотел говорить, придется. Вы ведь не своих лошадей увели. Сколько было их, казенных?

— Семь троек, — неохотно ответил Прон.

— Верно, не врешь, семь. Так где они?

— По деревням.

— Ты увел их у властей. Ишь, цыган какой, — кивнул он Захару на Прона. — Украл у государства. Другого слова нет.

— Так вы бы забрали.

— Сравнил. Частная лавочка или свобода народа. Это, я понимаю, корысть.

— Это ведь, Прон Яковлевич, для нас, — вставил Шарыгин.

— Какая лавочка? — осерчал Прон. — Я что, себе их брал?

— Я тоже не себе, — поставил точку Степачев. — Я кофе мог бы попивать, «Ниву» листать, нет, я здесь. — «Ну и листал бы», — подумал Прон. — Давай не будем чикаться. Или лошади, или…

Прон невольно усмехнулся:

— Значит, и там и тут.

— При понятых заявляешь, что лошади отобраны мною насильно. Потерпевших Советская власть прощает.

— Я в понятые пойду, — вызвался Захар. — Бояться тебе, Прон, нечего.

— Ты отдаешь своих лошадей? — повернулся к нему Прон.

— Отдаст, — ответил Степачев за Захара.

Прон пошевелил пальцами больной ноги.

— Разве они под седло, наши лошади.

— Не ваши.

— Из сохи да в извоз. Шутка в деле! Из последних жил вытягивались, под седло!

— Не прибедняться!

— Нищеватей ямщиков человека нет, у ямщика ведь ни дому ни лому, дело известное.

Степачев смотрел на Прона, как бы говоря: ври дальше.

Прон встретился с ним взглядом. Они смотрели друг на друга: Степачев по-прежнему иронически, Прон беззащитно. Чтобы сменить выражение взгляда, Степачеву пришлось бы мигнуть, а мигать ему не хотелось. Он был уверен, что Прон отведет глаза. Только Прону ли мигать, если щурился он только от ветра да в грозу от молнии. Степачев, чувствуя, что вот-вот глаза его заслезятся, сощурился и злобно сказал:

— Ишь, сирота! Добром не отдашь, сами возьмем. — Встал, развел руками: — Молись богу.

— Где жена? — спросил Прон.

— Будут лошади, встретишься. Нет, тоже встретишься. У стены. Попа звать не будем, сам ее и соборуешь.

«Сука ты, сука», — подумал Прон. Тоже встал. Лавка выпрямилась.

— Лошади нужны к утру.

— Что же, — сказал на это Прон, — я пойду.

— Не задерживаю.

Нога уже не болела, когда он ступил на нее. Степачев сказал вдогонку:

— Я не умею шутить.

— Какие уж шутки? — ответил Прон, не оглядываясь, толчком открывая дверь. От двери снаружи отскочил Иван Шатунов.

На улице было теплее, чем в избе. Прон спустился, прошел мимо охранника. Степачев открыл окно:

— Кстати, Толмачев, неужели тебя мой сын не убедил? Вместе ж сидели.

— Не убедил, — ответил Прон. Внутри у него екнуло, стало тоскливо и пусто.

— Жаль. Он неплохой агитатор. Мог бы отцу и помочь. Не зря же я его посылал сюда.

«Вот так вот», — сказал себе Прон и пошагал к дому брата.

15

— Деваться ему некуда, — сказал Степачев. Снял гимнастерку, повесил досушиваться.

— Плохо ты его знаешь, — ответил Шатунов, помня, как глянул на него Прон. — Это нам некуда деваться.

Степачев отнес последние слова Шатунова на его несдержанность и все же заметил:

— С ним не выйдет, припугнем, остальные сами приведут.

— Бегом прибегут.

Степачев поморщился. Захар засновал от печки к столу. Носил и ставил: сковородку с жареной мелкой картошкой, вырванной прежде времени из земли; горшок сметаны, желтой, загустевшей сверху; чугунок с мясом, крупно и торопливо нарубленным; масло в воде с плоскими белыми блестками.

— Что без хозяйки? — спросил Шатунов.

— Так ведь, — заикнулся Захар, — она ведь… — ему не хотелось говорить, что жена на хуторе: вдруг Шатунов надумает поехать на хутор. — Больная она.

— В больнице?