Завтра может не быть

Оля занималась в исторической библиотеке, работала над докторской. Он оставил ей на столе записку: «Сегодня и завтра не жди, не приду».

«Впрочем, – подумал он, – не приду я больше никогда в любом случае».

Он приоделся, вскинул контрабас на плечо и отправился пешочком с Кропоткинской на проспект Маркса.

Летняя зеленая Москва была великолепна. Синие старорежимные троллейбусы и красные автобусы рассекали пространство. Сновали «Победы», «Волги» и «Москвичи» – в виде таксомоторов, персоналок и частнособственнического парка. Поливалки шли строем, прибивая к земле пыль. Веселые (или же озабоченные) прохожие бежали по тротуарам. В толпе только и слышались разговоры об открывшейся в Сокольниках американской выставке, о «Кадиллаках» и «Шевроле», внутри которых даже можно посидеть, о диковинной выставочной кухне, где есть диво-дивное – посудомоечная машина, и о странном заморском напитке «пепси-кола», который «ничего, но хуже нашего кваса». Говорили, что прибыл на открытие даже ихний вице-президент Никсон.

Может, и жаль было, что Шаляпин, когда придет к власти, гаечки в стране прикрутит, но так было надо прежде всего для счастья обитателей этой державы.

В любом случае Петренко шел и наслаждался городским пейзажем, потому что видел он его в последний раз.

За день до высочайшего визита в Большом театре никаких мер безопасности предпринято не было. О грядущем посещении даже не ведал пока никто. Петренко в ухватках спецслужб разбирался и знал, что уже завтра с утра театр наводнят агенты в штатском да собачек приведут, будут высматривать, выискивать, вынюхивать. Но это – завтра. Сегодня пока все было совершенно спокойно. И вахтер на служебном входе нимало не удивился, что Петренко явился вдруг с контрабасом. Он вообще его, казалось, не заметил: сидел, погруженный в кроссворд в «Огоньке».

Петренко не подозревал, что в тот самый момент он находится на грани ужасного провала.

Глеб из бригады такелажников тоже в тот день пришел на работу пораньше. Все ради того, чтобы встретиться с «кумом» – сотрудником первого отдела, которому он привычно закладывал мелкие грешки и прегрешения, имеющие место в его трудовом коллективе.

Он пока не решил, станет ли доносить на Белошвеева, поставившего работать за себя непонятно кого – совершенно непроверенного неизвестного типа. С одной стороны, налицо явный непорядок. Но с другой, Петренко, что вместо Кольки стал ишачить, оказался милым человеком. И болеет за «Динамо», и к Глебу хорошо относится, и нос от него не воротит, как некоторые другие, – с ним приятно бывает поболтать в перекур.

Да и «кум» был сегодня какой-то усталый, недовольный, озабоченный, слушал вполуха. Глебу, человеку обидчивому и тонко чувствующему, даже показалось, что он его как агента презирает, относится к нему свысока.

Разумеется, ни особист, ни тем более Глеб понятия не имели, что назавтра в театр запланирован высочайший визит. Никто об этом в Большом не знал – ведь один из принципов безопасности: за пределы избранного круга выдавать как можно меньше информации. А если б они ведали, что в Большой прибудет первое лицо – уж, наверное, и особист расспрашивал информатора тщательней, и тот раскололся бы, что трудится у них в бригаде неизвестно кто. Но «кум» выяснял обстановку вяло и словно через силу, и потому Глеб обидчиво решил: «Ну, и черт с тобой. Раз так, не расскажу».

Убежище, которое заранее присмотрел Петренко, находилось на складе декораций, на минус втором этаже, практически под сценой. Со стороны посмотришь – вроде бы глухая стена. Ни щелей, ни прогалин. А на деле – фанерная перегородка. Если ее отодвинешь – запросто за этой фальшстеной можно поместиться. Легко пристроиться за ней и простоять-просидеть-пролежать целые сутки да с небольшим, все двадцать четыре с лишком часа, что оставались до завтрашнего представления с высочайшим визитом.

Одна надежда: собачек, натасканных на запахи пороха и взрывчатки, сюда, на минус второй этаж склада, кагэбэшники не поведут. И фанерную перегородку простукивать не будут.

Вообще по части защиты от террористов тут, в СССР 1959 года, дело обстояло довольно безалаберно. Должно пройти еще десять лет, до покушения Ильина на Брежнева, прежде чем «девятка» – Управление охраны КГБ – по-настоящему заработает. А в конце пятидесятых Хрущев разъезжал в открытой машине, свободно общался со случайными прохожими. Вот только неизвестно было заранее, куда он соберется поехать.

И сейчас, согласно сообщению Шаляпина, он наконец вознамерился посетить Большой театр.

Петренко устроился за фанерной перегородкой. Достал из чехла для контрабаса одеяло, расстелил, уселся. В тесноте – не в обиде.

* * *