Завтра может не быть

Без карт, схем и навигатора Данилов зарулил куда-то к каналу имени Москвы. Удалось доехать до самой воды. Он выключил движок, разомкнул контакты, потушил фары. Совсем стемнело. Чуть слышно плескала вода. На противоположном берегу мерцали огоньки. По каналу шла груженная углем или песком баржа, из рубки разливалась радиотрансляция. Волны, дошедшие от баржи, заплескали на бетонный берег. За забором белели одноэтажные корпуса – похоже на пионерлагерь. У воды горел костерок. Там хихикали и пели под гитару – видать, вожатые развлекались.

Данилов разложил передний диван «Москвича» – он был сплошной и откидывался, образуя вместе с задними сиденьями полноценное спальное место. Ночь стояла теплая, поэтому мотор и печку можно было не раскочегаривать.

Петренко

Постепенно он привык выходить в ночную смену.

Беда заключалась в том, что и днем поспать не всегда удавалось. Шумела огромная коммунальная квартира на Чернышевского. Галдели, несмотря на увещевания Ольги, в ее коммуналке на Соймоновском. К тому же днем приходилось работать: осуществлять спецоперации, чтобы нейтрализовать Кордубцева, уничтожить его предков.

И вот первая цель оказалась достигнута: Семен Кордубцев, носитель сущности своего внучка Елисея, арестован ментами за тройное убийство. Остальные предки Елисея ликвидированы. Умерла в больнице Людмила Жеребятова. Зарезаны в своей квартире Вера и Александр Чигаревы.

Теперь можно было сосредоточиться на задании номер два: государственном перевороте. Устранении несчастного болтуна Хрущева. Но тут от него теперь мало что зависело. Оставалось быть в полной боевой готовности – и ждать.

Каждодневно к пяти вечера он приходил на работу в Большой театр. За все время, пока он исполнял роль такелажника Николая Белошвеева, удравшего торговать клубникой на Болшевском рынке, никто не проверил его личность. Перед вахтером, сидевшим на служебном входе, Петренко всякий раз взмахивал чужим пропуском с переклеенной фотографией и спокойно проходил.

В семь тридцать (а не ровно в семь, как в привычную ему эпоху) начинался спектакль. Опера «Мать» композитора Хренникова сменялась балетом «Легенда о любви», за прокофьевской «Войной и миром» следовал «Каменный цветок».

Они, такелажники, находились на низшей ступени здешней иерархии, где царили дирижеры, режиссеры, композиторы, примы и солисты. Ступенью ниже, чем упомянутые, шли хор и кордебалет. Еще ниже – костюмеры, гримеры, пошивочные мастерские, реквизиторский и столярный цех. А уж потом – они.

Зато такелажники были – Его величество рабочий класс. Они ни перед кем не кланялись, на всех смотрели свысока и могли послать на три, четыре или пять букв любого режиссера, дирижера или солиста.

Но и работать, конечно, приходилось. Менять декорации в антракте, а то и после каждой картины. После спектакля разбирать их и опускать на склад. Монтировать заново те, что предназначены назавтра.

Хорошо еще, когда «утренника» (то есть дневного спектакля) или генеральной репетиции не было. А то ведь и после них приходилось декорации ворочать.

Но главное за время работы своей в Большом сумел Петренко рассмотреть, разведать здесь укромные места, убежище себе углядеть и собрать потребный для акции реквизит.

И вот наконец наступил день, к которому он так долго готовился.

В квартиру на Чернышевского позвонил Шаляпин и произнес в трубку одно-единственное слово: «Завтра».

Данилов

Он утешал, конечно, Варю как мог. Постепенно она стала восстанавливаться и после смерти родителей, и своего похищения. Даже пересдала наконец несчастную историю КПСС.

Петренко их больше не трогал, и они продолжали жить в квартире Вариного отчима на Ленинском. Летние дни проходили в ожидании, пока однажды Петренко не позвонил Варе домой и не сказал: «Пора!»

Они, все трое, встретились в Нескучном саду, и первое, что изрек Варин начальник:

– Сразу после операции мы все вместе, втроем, немедленно отправляемся в оговоренное место – для переброски в будущее. Но сперва нам требуется совершить следующее.

Петренко

В магазине музыкальных инструментов он приобрел футляр для контрабаса. Держал его в квартире Ольги, под кроватью. На расспросы любовницы, зачем он ему, отвечал:

– С контрабасисткой одной из оркестра познакомился. У нее скоро день рождения, хочу подарить. Хорошая девушка. Зоя Штерн. Яркий типаж.

Классический прием переключения внимания. Разговор, подогреваемый Олиной ревностью, ушел от футляра в сторону мифической контрабасистки: молодая ли она, хорошенькая, да что их с Петренко связывает.

В тот же день, когда он услышал от Шаляпина заветное слово «завтра» и провел с Варей и Даниловым совещание в Нескучном саду, полковник уложил в футляр от контрабаса гранатомет и сумку с тремя гранатами, оставшийся у него пистолет «ТТ» (второй конфисковали менты после перестрелки в Тайнинке) и запасной магазин к нему, а также две армейские фляжки с водой, плитку шоколада и пустой бидончик из-под молока. А еще – одеяло. Переложил все газетами, чтоб не звенело.