Завтра может не быть

Шеф КГБ нервно оглянулся. Опасные, очень опасные слова произносил его собеседник: запросто можно пришить подготовку госпереворота и измену родине. Да и чем еще они, спрашивается, сейчас занимались? Но Петренко совсем не похож на провокатора, и в кармане у него магнитофона нет – люди Шаляпина тщательно проверили его временное обиталище на улице Чернышевского и не нашли там никаких записывающих устройств. Поэтому пан или пропал: высшую власть не возьмешь ручками в белых перчатках. Ведь обсуждать – только начало, когда-то придет пора действовать. А если бояться говорить, вообще никуда не продвинешься.

Человек из будущего меж тем продолжал:

– После ужасного теракта, чтобы удержать страну от кровавого хаоса и анархии, всю власть в свои руки должен взять временный комитет. Можно назвать его комитетом национального спасения – с вами во главе. Или ГКЧП – главным комитетом по чрезвычайному положению, как пытались в девяносто первом.

– А что было в девяносто первом?

Петренко краткими словами поведал Шаляпину о путче девяносто первого: как ранее, в перестройку, все и всех предал генсек Горбачев, а настоящие патриоты отчаянно попытались спасти положение и потерпели в итоге полное поражение.

– Не понимаю все-таки, – нахмурился Шаляпин. – Почему тогда ваш ГКЧП не добился своего?

– Народ выступил против путчистов, вышел на улицы, окружил живой стеной Белый дом, где засел еще один предатель – Ельцин. Спецназ КГБ здание штурмовать отказался.

– Значит, ГКЧП проиграл, в сущности, из-за того, что войска не повиновались приказу?

– В точку, дорогой Александр Николаевич. Человек в погонах прежде всего приказ должен исполнить, невзирая ни на что и ни на какие возможные потери. Надеюсь, в нынешнее время, в пятьдесят девятом, разложение еще не достигло такого градуса, как в девяносто первом. Народ не пойдет протестовать, и армия выполнит свой долг.

– Нашелся бы тот, кто отдал приказ, – раздумчиво проговорил Шаляпин.

– Вот именно. Главное – в политической воле. И в том, кого конкретно вы в свой комитет спасения пригласите. Вам, конечно, придется заручиться поддержкой армии. Вряд ли маршала Малиновского, а того, с кем удастся договориться. Пообещайте этому человеку высший армейский пост и должность вашего заместителя по комитету спасения. Вдобавок вам, конечно, стоит подумать о СМИ.

– СМИ? Это еще что?

– У нас так называют совокупно радио, телевидение, газеты. Также, конечно, важны, как Ленин учил, почта, телеграф, телефон.

– Как вы предполагаете осуществить акцию? Я имею в виду отстранение нынешних руководителей? – Даже выговорить слово «убить» Шаляпину пока было боязно.

– Когда вы скажете, что готовы, я возьму ликвидацию на себя. От вас понадобится только информация: где и когда Первый появится на публике.

– Понял вас.

– И еще, вы знаете, я спалился.

– Спалился?

– Это жаргончик из будущего. По-вашему – провалился.

– Что случилось?

– По линии прокуратуры и милиции меня могут разыскивать. За покушение на убийство. Это мои дела и нашей с вами акции они не касаются. Но в ваших силах меня отмазать.

– Ох. Отмазать-то я, как вы выражаетесь, наверное, могу. Но вы ж понимаете: чем больше телодвижений я буду совершать ради вас, тем больше внимания и ко мне, и к вам. Совершенно ненужного внимания.

Что на это мог сказать Петренко? Только одно:

– Но если меня возьмут – наше дело вовсе провалится. – Он добавил просительно: – И еще. Появился тут один очень опасный человек. Зовут его Кордубцев Семен Петрович. И для меня лично он опасный, и для нашего с вами дела, и для страны. Вот на него установочные данные, – Петренко протянул листок с именем и адресом. – Я прошу вас его изолировать. Не устранять, но изолировать. Это важно.

– За что изолировать? Почему?

– Ни за что и не почему. Просто взять и посадить.

– Простого советского человека? Посадить? Без суда и следствия? У нас так не делается.

– Ох, Александр Николаевич! Вы же сами прекрасно знаете, что делается.

– Слишком много вы хотите.

– А мы с вами на многое и замахиваемся, разве нет?

* * *

Для Леши Данилова пребывание в квартире Вариных родителей оказалось едва ли не более тягостным, чем в Лефортовской тюряге. В самом деле! Там, в тюрьме, – кругом были враги. Но при том имелась ясность. Он – заключенный. Его допрашивают, выводят на прогулку и трижды в день кормят. Никаких решений принимать не требовалось – больше того, запрещалось.

А теперь? Полная неопределенность. Что делать-то? Все-таки оставаться здесь, в столице, с Варей? Бежать в глубинку? И какой у него статус? Беглеца, с которого временно сняли наблюдение, но которого в любой момент смогут снова взять? Или он странным образом, явочным порядком оправдан оттого, что Петренко затевает какие-то козни с шефом КГБ Шаляпиным? Все было неясно.