Ну, честно говоря, я несколько
– У тебя есть какое-нибудь любимое воспоминание? – спросил я, хотя слова мои то и дело заглушал неумолчный рев реки Сновидений. – Если есть, то держись за него, думай только о нем, ни на миг его от себя не отпускай. Воды этой реки способны привести к Безумию или при первой же возможности утопить тебя. Так что постарайся постоянно думать о чем-то теплом, хорошем, изо всех сил цепляйся за эти воспоминания…
Попрыгунья молча кивнула; от страха глаза у нее стали совсем круглыми. Она снова сменила обличье: теперь ей можно было бы дать не больше семи, и она была одета в желтенькие шорты и синий свитер с пингвином на груди. Я очень надеялся, что выбранное ею воспоминание окажется достаточно сильным и поможет ей преодолеть это испытание; признаюсь, в определенном смысле я ей даже завидовал – наверно, я более стоек и вынослив, чем она, но у меня, пожалуй, не найдется ни одного действительно теплого и хорошего воспоминания. Разве что…
«Вишневый торт с кокосовой стружкой, и целое ведерко ванильного мороженого, и сияющие глаза Мег, когда мы с ней танцевали, и арка вращающихся в воздухе огней на склоне холма…»
Ну что ж, теперь я тоже был вооружен и без опаски начал преодолевать самую опасную часть реки Сновидений – люди называют ее Безумием, – внимательно глядя по сторонам и надеясь увидеть хотя бы промельк того, кто некогда звался Мимиром Мудрым.
Это место вполне можно было бы назвать выгребной ямой Подсознательного. Здесь нам то и дело встречались целые озера летаргии, бездонные колодца депрессии, страшные сны о невозможности когда-либо стать здоровым и благополучным, унылые сны о том, что тебя никто никогда не полюбит. Здесь могло присниться, как тебя пытают, вводя под ногти всякие маленькие острые штучки, как ты совершаешь самые ужасные на свете поступки, как тебя топят под черным льдом, как тебя душат облаками ядовитого газа, как зверски убивают твое любимое существо… Кроме того, здесь существовали жуткие карманы абсолютно бесцветного и безжизненного отчаяния, столь чудовищно безнадежного, что туда были неспособны проникнуть даже сны.
Тор то и дело грозно рычал у меня за спиной, Попрыгунья рыдала не переставая, да и меня самого начали охватывать горькие чувства, а к горлу все время подступала тошнота. Я чувствовал, что руки-ноги у меня скованы смертельным страхом. Зато впервые после столь долгого и мучительного пути я наконец что-то заметил! Собственно, увидел я всего лишь слабый отблеск на гребне волны, поднятой Слейпниром, но
–
– Ты уверен, что это цвета Оракула? – Тор, оскалившись, снова навис над моим плечом.
Я только зубами скрипнул и ответил ему довольно спокойно:
– О да, совершенно уверен.
Еще бы! Я узнал бы цвета его ауры где угодно! Этот проклятый «пузырь» одно горе мне приносил с самого первого дня, когда я его увидел. Всюду порождая разногласия и беспорядки, Оракул соблазнял асов своими пророчествами. Это ведь он погубил мою братскую связь с Одином; он ускорил конец света; он наверняка даже сейчас пытался тайком проникнуть в мои мысли и спутать их. Он ухитрился не погибнуть, когда я собственноручно сбросил его с самого высокого парапета Асгарда. Он сумел пережить даже Рагнарёк. И он имел привычку на каждом оставлять свой знак, и это отражалось в сновидениях тех людей и богов, на которых он действовал уже самим своим присутствием. Так случилось и на этот раз. Судя по составу и объему того материального вещества, из которого состоял возникший перед нами остров-сон, созданный неведомым сновидцем, сам этот сновидец явно был личностью сильной и весьма незаурядной.
– Довольно плакать, Попрыгунья. Мы уже совсем близко! – крикнул я, и рыдания у меня за спиной, кажется, стали утихать.
– Сейчас мы войдем в пузырь чужого сна, – предупредил я ее. – Не бойся. Физически тебе там никто повредить не сможет. Но помни, что сама ты сейчас дух, а не человек во плоти, и старайся держаться как можно ближе к Слейпниру. Нам, возможно, еще придется удирать отсюда, причем весьма поспешно. Ну что, ты в состоянии вести себя так, как я прошу?