Зацепить 13-го

Я пыталась заснуть, но, как ни старалась, не могла отключить мозги.

Глядя в потолок, я мысленно перебирала свой каталог душевных травм.

Это было болезненной формой селфхарма, потому что такие воспоминания не приносили ничего хорошего, однако я вновь переживала каждую ссору, каждое жесткое слово в свой адрес и каждое печальное событие, случившееся со мной, от дразнилок в четыре года на школьном дворе до сегодняшних отцовских комментариев.

Это была крайняя форма мазохизма, ритуал, который я регулярно проводила после паршивого дня.

Закрывать глаза не имело смысла.

Стоило мне это сделать, как в голове начинали проноситься картинки с Джонни Каваной.

Не знаю, каким я предпочитала его видеть: незнакомцем, который засветил мне мячом по голове и потом при встрече в коридорах молча улыбался, или угрюмым придурком с непредсказуемыми реакциями и скачками настроения?

Но определенно я сожалела, что мне открылась другая сторона его жизни.

Итак, я узнала, что Джонни — восходящая звезда регби и очень перспективный игрок, которого ждет блестящая спортивная карьера. Эти сведения вогнали меня в депрессуху по нескольким причинам, но одна застряла в голове.

Я уже знала одну суперзвезду: мой брат Джоуи, «безупречный» красавчик, игрой которого на поле все восхищались и за это позволяли ему делать все, что он хочет.

Как бы заботливо Джоуи ни относился ко мне, он тоже был кобелиной, оставившим кучу разбитых сердец на всем протяжении от Баллилагина до города Корка.

Сейчас он встречался исключительно с Ифой уже восемь месяцев. Казалось, ему больше никто не нужен, однако никто не мог с уверенностью сказать, изменил он своим прежним привычкам или нет.

Собственный опыт подсказывал мне, что парни — кобели.

И отцы тоже.

Отцы были мудаками, мужчины вообще не заслуживали доверия.

Тут приходилось нехотя признать, что не все мужчины, но большинство.

Особенно те, у кого спортивные фигуры и накачанные мышцы.

Будучи сестрой одного из таких, я знала, что творится в мозгах у спортсменов, которым еще не исполнилось двадцати. Безопаснее всего было сохранять с ними платонические отношения или бежать от них как от чумы.

Они имели гигантское эго, слишком широкие взгляды на жизнь и обостренное сексуальное влечение. Они были преданы своим семьям, команде, но мало чему еще.

И я позволила моим упрямым подростковым гормонам взбеситься при виде одного из таких типов.

Безопаснее всего было признать это и жить дальше. Я решила, что забуду все, что узнала о Джонни Каване, и стану избегать его в будущем.

Я была юна, но не глупа и понимала, что питать к парню вроде Джонни Каваны какие-либо чувства, безобидную влюбленность или небезобидную, в долгосрочной перспективе ничем хорошим не обернется.

Потому что, должна признаться, с того самого дня, как он сшиб меня мячом, я питала к нему массу противоречивых чувств.

Но жуткое поведение Джонни в машине, когда он пытался одолеть свой дискомфорт, и последующий разговор с Джоуи стали тем жестким, холодным душем реальности, в котором я нуждалась, чтобы избавиться от розовых соплей.

Мне нужно забыть о нем.

И я забуду.

Надеюсь.

20. «Мама лучше знает» — это только в кино

Шаннон

На следующее утро, в среду, я проснулась, собралась в школу и тут обнаружила, что меня ждет мама.

Я так торопилась убраться из дома, подальше от отца, что сначала не заметила ее.

Уже в коридоре, снимая пальто с вешалки, увидела ее сидящей на кухне с чашкой кофе в руках.

— Мама? — Я замерла.

Вид у нее был изможденным: темные круги под глазами, лицо бледное и мрачное.

На ней был старый обтрепавшийся халат в горошек — подарок Даррена, сделанный незадолго до его ухода из дома.

Бросив пальто на перила, я прошла в кухню.

— Ты почему не спишь?

— Доброе утро, Шаннон, — произнесла она, натянуто улыбнувшись. — Посиди со мной немного.

Я согласилась, потому что непривычно было видеть ее так рано утром, и я понимала: что-то не так.

Я взглянула на часы, проверяя: может, я случайно проспала, но нет: 5:45.

Значит, я проснулась раньше обычного, что-то определенно было не в порядке.

Выдвинув стул, я уселась напротив.

— Мам, ты чего так рано поднялась?

— А что, я не могу проводить тебя в школу?

Нет.

Что-то тут не так.

Совсем не так.

Должно быть, мое молчание показалось маме слишком красноречивым, поскольку она отставила кружку и потянулась к моей руке.

— Шаннон, — наконец произнесла она. — Я знаю, тебе кажется, что мы… что иногда твой отец не слишком… Я хочу, чтобы ты знала: я одинаково люблю всех своих детей, но ты — особенная.

Вранье, мамочка.

Никакая я не особенная.

Даррен был ее любимчик, и когда он ушел, в маме что-то надломилось.

По правде говоря, она едва замечала меня, крутясь между работой и возней с младшими детьми.

Я любила свою мать, искренне любила, но это не мешало мне ненавидеть ее слабость. И я ненавидела.

Сильно.

Мне стало неуютно. Я вытащила руку из-под ее руки и спросила:

— Ты подписала разрешение на поездку со школой в Донегол?

Я знала, что нет.