Заре навстречу

- Чудак ты, - снисходительно сказал Ползунков. - Разве слово само по себе чего значит? Ну вот "эксплуататор". Пока выговоришь, подавишься. Может, немец или француз его выдумал. Я его совсем недавно, это слово, выговаривать без передышки наловчился. А что оно обозначает, я и без француза знал.

Был у нас хозяин в мастерской - Матвей Федотович Белоусов. Тихий, кроткий, хиленький, богомольный. Слова матерного не скажет, все ласково: ах ты, светец мой, говорит. А дверцы на печи мастерской на замок запирал, чтобы лишнего полена без него не сунули. В углах лед, на потолке иней, спали на нарах, рогожкой укрывались, утром проснемся, портянки не согнешь, такие замерзшие.

Сядем обедать, на стол высокую кадку с баландой ставят, а при ней черпачок с короткой ручкой. Ну и хватаем одну воду. А он после свиньям в кормушку вываливал всю гущу, которая на дне кадки оставалась. Понял, какой мозговитый?

За любую промашку в работе штраф, но с каждого штрафного рубля он копейку на свечку откладывал.

И после ее к иконе лепил. Ребята ему: "Ты кровосос", - а он сладенько: "Я же не себе, а богу за ваши грехи подношение делаю".

У него дочь в гимназии обучалась. Чулок варом в мастерской замарала, так он ее за это в кладовой сутки продержал на запоре без воды и хлеба. А у самого тысячи в банке, коляска лаковая для выезда на рессорах. Вот и выходит, мне это французское илп немецкое слово "эксплуататор" лучше известно, чем тому, кто его выдумал.

- Нет, вы мне скажите, откуда вы такой разговор Ленина знаете? упорствовал Тима.

- Ты об этом Рыжикова лучше спроси, - ехидно ответил Ползунков. - Это он все его слова пересказывает.

Вот и цепляйся к нему. А мое дело стороннее, от кого чего слышал, своими словами для разговора и обсказываю.

И, обминая сильными, короткими пальцами кожу на хомутине, объявил с удовольствием:

- Хоть и не шорник, а зашил крепко. А то неловко народному коню в рванье на людях ходить. - Воткнул на острие шила пробку и спрятал шило в карман. - Весь мой разговор к тому был, что ребята, которые здесь у нас в партию подались, должны крепко себя выказать, больно мерка на нпх высокая народом определена, не всякий до нее дотянется.

И Тима замечал, как каждый пз ппх тянулся до этой мерки по-своему.

Бутурлин, владелец собственной халупы на окраине города, угрюмый, неразговорчивый человек, привез вечером на подводе выломанные вместе со столбами щиты забора и починил прогнившую кровлю на конюшне.

Когда Белужин спросил его: "У кого забор похитил?

Смотри, как бы мороки не вышло. Буржуазию трепать самовольно запрещается", - Бутурлин сказал ему кратко:

"Со своего двора свалил".

Супреев, молодой и озорной парень, любитель ходить по воскресеньям в Заозерье и драться там с татарамипимокатами стенка на стенку, пришел однажды с разбитым до неузнаваемости лицом. Долго пытали, кто его так разукрасил. Супреев молчал, терпеливо снося насмешки, по под конец не выдержал и признался:

- Это меня мясники в переулке били. Пришел я на мост, где всегда бои у нас, - ребята уже помаленьку разминаются. Я тоже полушубочек скинул любителю из публика, старичку, на хранение сдал. Помял снег в горсти, чтобы кулак побесчувственнее стал, и вышел наперед, как всегда. А на меня Гранптулин. Ах ты, думаю, татарская лопата! Я тебе сейчас вмажу за прошлое воскресенье. И только так подумал, вдруг что-то ровно меня самого изнутри поддало. Даже руки свисли. Как же я Гранптулина вдарить теперь могу, если он - интернационал? Против партии поступок. Хрулев нас всех строго предупреждал: мол, пролетариат всех наций с одной стороны, напротив только буржуазия. А тут русский кирпичник татарского пимоката бить станет!

- А может, Гранитулин тебя с копыт собьет? - спросил ехидно Белужин. Он боец крепкий, я знаю.

- Ты обожди, - поморщился Супреев. - Кто кого, - ото дело пятое. Я про совесть, а ты про силу. Так вот, защемило во мне это самое. Разжал я кулак и ладошкой вверх руку поднял. И стал говорить всем бойцам про то, что на сердце. Любители из публики закричали: "Струсил Супреев! Кишка у него тонка против Гранитулина. Бей скопом оратора, тоже нашел, где митинговать!"

Ну тогда я на крайность пошел. Рванул себе руку зубами до крови, подошел к Гранитулину: на, говорю, хошь побратимом стать? Тот заколебался, по потом ничего, обнялись, шапками сменялись. А я говорю: "Пошли, ребята, на реку! Плоты изо льда выдирать. Если наша стенка больше вынет, вы пас на себе везете с пристани, если ваша - вы на нас едете".

Ну, все посмеялись и пошли. До вечера целую груду бревен на берег выкатили. Сам Рыжиков пришел спасибо сказать. А татарам - даже на их языке. Пошел я до дому, а в переулке меня мясники накрыли. Думал сначала, бьют за то, что любительскую публику удовольствия лишил. А когда свалили да ногами пиналп, из приговорок понял: не столько за это быот, сколько за то, что вместо драки ребят на реку созвал.

Выслушав Супреева, Ползунков посоветовал: - Ты все же сырое мясо на ночь приложи: оно здорово кровоподтеки на себя оттягивает. А то смотреть на тебя прямо-таки отвратно. Раздуло, как утопленника.